Чаша кавалера
Шрифт:
Конница принца Руперта, разбивающая вдребезги оборонительную линию Айртона, как фарфоровое блюдо. Драгуны Оуки, отплевывающиеся из-за ограды огнем фитильных ружей. Красные вспышки, прорезающие пыль, поднятую кавалерией. Грохот, когда старый Нолл [73] бросил все силы на йоркширских копейщиков Лэнгдейла. И наконец, после грохота сражения, зрелище, которое повергло сэра Бинга Родона в безумную ярость: победоносные воины парламентской армии, благочестиво отрезающие носы женщинам в лагере роялистов.
73
То
В исторических книгах можно прочитать, как сэр Бинг из Кента, который по этическим соображениям не мог атаковать спящих людей, разбудил парламентский лагерь вызовом: «Вставайте и защищайтесь, круглоголовые, именем короля!» Это неправда. Совсем другой крик, куда более заслуженный теми, к кому он был обращен, прогремел в ту ночь: «Чтоб вы сгнили от сифилиса, распевающие псалмы отродья шлюх!»
Сам Оливер Кромвель не был ханжой и изувером. Он даже обладал примитивным чувством юмора. Но сэр Бинг из Кента, изысканно вежливый и почитающий даму своего сердца и короля Карла, не стал бы рассыпать ароматические шарики, столкнувшись с полковником парламентской армии Харрисоном и такими же кровожадными лицемерами.
За здоровье короля!Тра-ля-ля, тра-ля-ля!..Разумеется, клавесин в Дубовой комнате не отзывался на прикосновение призрачных рук. Бледная леди Мэриан не поднимала взгляд. Никакой топот сапог не отзывался эхом, предвещая появление мужской фигуры, перепоясанной тремя кожаными ремешками, поддерживающими на бедре рапиру с рукояткой-чашкой.
Стоп! Так не пойдет!
Конгрессмен Харви, не выпуская из пальцев авторучку «Паркер», снова посмотрел на то, что он написал.
«Я чувствую, Джинни, что должен объяснить тебе правду жизни. Хотя у меня нет желания писать длинное и напыщенное письмо в стиле Уилкинса Микобера [74] …»
Исключительно в силу привычки мистер Харви нахмурился. Ручка шевельнулась, чтобы вычеркнуть упоминание о Микобере, так как Чарлз Диккенс являлся британским писателем.
Но ему не хватило времени. Церковные часы в Грейт-Юборо, хотя и находящиеся далеко, заставили его вздрогнуть.
Бам! — ударил колокол, возвещая о наступлении полуночи. Бам! Бам! Бам! Звон продолжался, неспешный, как поджидающая нас смерть, пока часы не отбили положенные двенадцать раз.
74
Микобер, Уилкинс — персонаж романа Чарлза Диккенса «Жизнь Дэвида Копперфилда».
Через несколько секунд послышался негромкий, но настойчивый стук в дверь Дубовой комнаты.
Мистер Харви сидел неподвижно, с зажатой в кулаке ручкой и открытым ртом, в своем консервативном синем двубортном костюме с простым серым галстуком. Его не должны были видеть мертвым в галстуке даже сколько-нибудь приметном, не говоря уже о броском.
Он медленно обернулся к двери:
— Кто там?
Тихий настойчивый стук повторился. Другого ответа не последовало.
Конгрессмен
Вы бы наверняка сказали, что ключ от сейфа прожег ему карман или что суеверие зашевелилось и выпрыгнуло из какого-то неподметенного уголка его ума. Положив ручку на стол, он перевернул лист бумаги, дабы скрыть то, что написал.
Ножки стула пронзительно скрипнули на дощатом полу, когда мистер Харви поднялся. Сам того не замечая, он расправил плечи и выпятил подбородок. Подойдя к двери, он с усилием отодвинул оба засова, повернул в замке ключ и шагнул назад, позволив двери открыться.
После этого в его глазах мелькнула досада, а щеки слегка покраснели от стыда.
Ибо снаружи, заложив руку за спину драматическим жестом и с черной шевелюрой, почти такой же растрепанной, как у сэра Бинга, стоял всего лишь синьор Луиджи Равиоли.
— Что вы здесь делаете? — осведомился конгрессмен Харви. — Я думал, вы после обеда отправились домой с этим вонючкой Генри!
— Ш-ш! — прошипел синьор Равиоли, прикладывая к губам указательный палец левой руки.
— Чего вы боитесь? — спросил мистер Харви, тем не менее понизив голос.
— Не хочу, чтобы меня услышать! Все наверху, да, но сэр Генри здесь. Пить виски в кухня. Слушайте!
Стоя спиной к двери и все еще оперным жестом пряча правую руку за спиной, синьор Равиоли закрыл дверь. Но, несмотря на нос цвета кьянти, он был так же серьезен, как ранее Дженнингс.
— Ну, входите, — пригласил конгрессмен Харви. — Хотя не скажу, чтобы я нуждался в компании. Здесь ничего не происходит и не произойдет. Но, ради бога, не заводите разговор о призраках!
— Ба! Я говорить о призраках, чтобы люди не думать обо мне! Использовать ложное указание, как фокусник, если вы понимать, что я иметь в виду.
— Нет.
— Ш-ш! Вы все время думать о том, где видеть меня раньше. Вы не вспомнить?
— Нет, хотя уверен, что видел вас. Но сейчас мне не до того. У меня много важных дел. Кстати, почему вы держите руку за спиной?
— Ш-ш! Не так громко! Так где вы видеть меня раньше?
— Ладно, сдаюсь. Ну и где же я вас видел?
— В тюрьма, — просто ответил синьор Равиоли.
Мистер Харви прищурился. Даже чары прекрасной Илейн, превратившиеся в навязчивую идею, отступили на задний план.
— В какой тюрьме?
— В Пенсильвания.
— Тюрьма Роквью! — воскликнул конгрессмен Харви. — Теперь вспомнил! Я был гостем начальника, а вы пели итальянские песни в зале, полном заключенных. — Его взгляд метнулся к железному сейфу, а тон резко изменился. — За что вы туда попали? За кражу?
— Нет! Невежественный голландец говорить, что немцы разбираться в музыке лучше, чем итальянцы! Я пырнуть его стилетом. Он не умереть — с ним все в порядке. Но меня отправить в тюрьма! — Голос синьора Равиоли, страстный и музыкальный, оставался негромким. — Пройти много лет. Я поехать в Англия, учить музыка и пение британских граждан. Начаться война. Я хороший британский подданный — не любить Муссолини, все это знать. Но у них было то, что вы называть закон 18-В. И меня снова в тюрьма!