Часть той силы
Шрифт:
– Но ведь это преступление! Ведь есть закон!
– Закона больше нет. Теперь я закон.
– Но есть хотя бы мораль!
– Ты еще ничего не понял, малыш. Морали тоже больше нет. Теперь я мораль. Мое желание – мораль. И даже моя прихоть. И путь кто-то попробует против этого возразить! И, кстати, – добавил он. – Та дверь в подвале, которую ты изготовил, помнишь? Я разгадал твой секрет. Все было так просто, так на поверхности, что… В общем, ты молодец, что до этого додумался. Но, пока тебя не было, я вылепил из глины ключ, который прекрасно может отпереть и запереть твой замок. Поэтому ты уже не сможешь закрыть от меня подземелье. И не сможешь
88. Глина…
Глина и на самом деле оказалась очень тяжелой. Раньше Ложкин не замечал этого. Но сейчас, когда с раннего утра дед отправил его таскать тяжелейшие ведра, Ложкин впервые понял это.
Ложкин набирал глину в ведра, приносил в дом и высыпал прямо на пол. Видимо, дед намеревался вылепить нечто грандиозное. Дед спешил, подгоняя Ложкина каждый раз, когда видел его с ведром. За ночь дед успел вылепить неправдоподобно огромного черного пса. Пока что это пес лежал во дворе, прикованный толстой стальной цепью. После двадцатого ведра у Ложкина начала болеть спина, а после сотого он уже едва мог пошевелиться. Глина была очень тяжелой. В подземелье Ложкин уже выкопал маленькую пещерку, оранжевые стены которой были влажными и прохладными. Прошло время, и он уже потерял счет ведрам. Следующее ведро он уже просто не мог поднять.
Он лег на глину, рядом с полным ведром, и начал думать. Выход? Какой может быть выход? Единственный козырь, ключ от двери в подземелье, у него отобрали. Что он мог сделать? Остановить убийство? Но как? Сообщить в милицию, как это уже дважды, если верить деду, делали родители Беса? Это глупейший вариант: что может он сказать? То, что дед запрограммировал человека на убийство родителей? Кто этому поверит? Попробовать самому предупредить этих стариков? Но он не мог выбраться из дому, прежде всего, из-за пристального внимания деда. А, кроме того, из-за огромного черного пса.
Ложкин разбудил Ауайоо.
– Где Валя? – спросил он. – В последний раз я ее видел в подземелье. Она еще здесь?
– Нет, разумеется. Зачем она тебе?
– Она могла бы остановить брата, или хотя бы предупредить стариков. В конце концов, спрятать их куда-нибудь.
– Бесполезно, – сказала Ауайоо. – Он все равно их найдет. К тому же, Вали нет здесь. Сейчас она в городе, покупает продукты.
– Можно ли с нею связаться?
– Нет.
– Что же мне делать?
– Послушай, – сказала Ауайоо, – я обязана знать лишь то, что происходит, и то, что происходило когда-то. Да и то, в рамках своей компетенции. Я не могу предсказывать будущее и, тем более, не могу выбирать для тебя варианты действий для достижения этого самого будущего. Я просто не умею советовать. Я не умею, даже если хочу. Не нужно просить у меня совета.
И она отключилась.
В голову совершенно ничего не приходило. В любом случае, думал Ложкин, это убийство окажется лишь первым из многих и многих. Есть ли большая разница между миллионом загубленных жизней и миллионом двумя? Лучшим выходом было бы остановить деда прямо сейчас, раз и навсегда. Как это сделать? Ложкин взял в руку комок глины и смял его. Глина была влажной и удивительно пластичной. А почему бы и нет?
Ложкин плюнул на комок глины и начал лепить. Через минуту в его пальцах зашевелилось странное
– Добрый день, – сказал Мыслитель и наморщил лоб.
– Приветствую тебя, – ответил Ложкин.
– Ну, не обязательно так официально, – возразил Мыслитель. – Предупреждаю тебя, что выполню всего лишь одно твое желание. Я не собираюсь служить человеку. Это так же противоестественно, как если бы человек прислуживал обезьяне. Я высшая ступень эволюции по сравнению с тобой.
– Но я тебя создал!
– Вот поэтому я и выполню твое единственное желание. И только в том случае, если оно будет касаться этого мира. На другие миры мое влияние не распространяется. Говори.
– Я хочу нейтрализовать деда, – сказал Ложкин. – Если он получит ту власть, которой хочет…
– Давай называть вещи своими именами, – перебил его Мыслитель, – не будем никого "нейтрализовать". Его можно только убить. И то, только до завтрашнего утра. Потом будет поздно. Если ты готов убить его, я тебе помогу. Ты готов?
– Я не знаю.
– Хорошо. По крайней мере, ты попробуешь. Остальное – это твои проблемы. Возьми немного глины прямо сейчас, и вылепи шар, величиной с бильярдный. Я подожду, пока ты это сделаешь.
Ложкин вылепил шар и отдал его Мыслителю, который сосредоточенно ощупал шар своими отростками.
– Порядок, – сказал Мыслитель. – Теперь носи эту вещь с собой. Это мой тебе подарок: телепатическое ружье. Оно убивает наповал, но имеет лишь один выстрел. Ты должен сосредоточиться на своей жертве и мысленно представить, что нажимаешь на курок.
– И он умрет?
– И он умрет навсегда, – сказал Мыслитель. – Никто и никогда не сможет его оживить. Это исключительное оружие абсолютной смерти. Умрет не только он. Исчезнет даже его портрет в галерее предков. Тебя это устраивает?
– Я не знаю, – сказал Ложкин. – Я понимаю, что это нужно сделать, но не знаю, смогу ли я.
– В любом случае, я уже выполнил твое единственное желание. Сейчас я ухожу.
– Почему ты не хочешь остаться?
– Тут становится слишком опасно, – сказал Мыслитель. – По-настоящему опасно. Я не собираюсь оставаться с тобой ни одной лишней минуты.
Сказав эти слова, он исчез. Ложкин держал бесполезный шар на ладони. Телепатическое ружье. Страшное оружие абсолютной смерти. Оружие, которое он никогда не сможет применить. Ложкин понимал, что никогда в жизни, ни при каких обстоятельствах, даже защищая свою жизнь или чужие жизни, не сможет убить человека. И не потому, что он был слаб, сентиментален или считал, что даже последний изувер достоин жить. Он не имел на этот счет никаких особенных убеждений. Виной всему была Эрика, девушка, которая умерла с глазами, полными слез. И потому Ложкин не мог уничтожить деда.
Вдруг он почувствовал странный запах. Что-то происходило с глиняной пещеркой. Он встал на ноги и коснулся пальцем красной капли, выступившей на стене. Не было никаких сомнений: на глиняной стене выступили капли крови. Ложкин посмотрел на часы: пятнадцать минут третьего. Что-то страшное произошло в этот момент.
Он вытащил ведро из пещерки и понес его к дому. У дверей снова стояла фигура с занавешенным лицом, фигура, к которой он уже начал привыкать. Сейчас белое покрывало статуи было запачкано в кровь.