Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)
Шрифт:
— Ты не в себе, — сказал я.
— У меня нет предрассудков, — ответил он, — и это тебя удивляет. У меня остается очень короткий срок для моей борьбы. Мне не поможет, если я буду трусить. Я предлагаю все, что мне принадлежит, — а у тебя взамен требую лишь немногого. Я даже почти не надеюсь, что ты примешь мое предложение. Я лишь хочу тебя убедить, что у меня нет предрассудков. Подобно наемному солдату, я провожу жизнь в окопах — ради какого-то незнакомца. Но я хочу получать свое жалованье. Я должен много жрать и много пить, потому что брюхо у меня тесное.
— Ты не вправе распоряжаться Оливой, — сказал я тихо.
— Многими миллионами девушек кто-то, так или иначе, распоряжается, — ответил он. — Все выставлено на продажу. В этом мире продается все. И цены на лучшие товары, как правило, очень низкие. Всего за
— Олива не допустит, чтобы ее к чему-то принуждали, — снова возразил я.
— Она уже растеряла всю волю, — ответил он. — Она отмечена преступлением — как ты и как я.
— Я больше тебя не слушаю, — сказал я. — Я тебе не дамся. Это мое последнее слово.
Он, однако, продолжал говорить. Переступив через мои возражения. Изображая из себя какой-то раздутый пузырь, которому закон не указ… Да, не будь я именно тем, кто я есть, непреложно — Густавом Аниасом Хорном, слушателем из иного мира{353}, — я наверняка не мог бы противиться алчности и коварству Аякса, его безграничному цинизму{354}. А так получилось, что чем больше он понижал голос и подмалевывал свои слова мягкими льстивыми интонациями, чем больше его лицо срасталось с величественной свинцовой маской, тем сильнее становился мой страх. Его настойчивое стремление соблазнить меня было мне совершенно непонятно. Мне стоило больших усилий осознать, что для Аякса важно лишь одно: чтобы его не прогнали. В образовавшуюся брешь он бросил и свое тело, и тело Оливы{355}. Это казалось полным несоответствием между целью и средствами ее достижения. Аякс опьянял себя нагромождением чудовищных высказываний, которые, как он думал, должны сломить мое сопротивление. Его слова оставались вне сферы моего жизненного опыта. Я понимал слабость своего положения: что полученное воспитание мне не поможет — и что прожитая мною жизнь, полная придуманных идеалов, не выдержит контакта с едким раствором, в который ее окунули. Корка благопристойности на моем прошлом, и без того потрескавшаяся, уже полностью растворилась. Мое бытие в результате такой атаки изменилось. Я чувствовал себя разоблаченным — больше, чем когда-либо прежде. Ледяной холод моего страха обрел форму… Место действия, на котором мы вели борьбу, теперь подменено другим. Длинные ряды гробов, которые я когда-то разглядывал в трюме «Лаис», придвинулись ближе.
— Какие же страшные мысли, — услышал я вопрос, — побудили тебя настаивать на преступлении, которого не было? Какой путь ты прошел за все эти годы?
И тут я почувствовал жжение крови в моих жилах: чужой крови, которая когда-то не принадлежала мне; крови Тутайна, которую я потом хорошо узнал, но все же не так хорошо, как собственную; с которой завел общее дело, на половинных долях, как мне теперь снова напомнили. — В голосе Аякса, который все еще атаковал меня — но теперь казался умоляющим, верноподданническим, мягким и темным, сравнимым с мехом животного, — я угадывал жуткую речь моего Противника, моего Искусителя или моей Смерти{356}.
Совсем тихо я сказал: «Я ни в чем не раскаиваюсь». А вслух выкрикнул:
— Не хочу! Со мной дело еще не зашло так далеко.
— Ты не хочешь, — ответил он, — зато я хочу. Я знаю тебя. Ты предо мной не устоишь.
— Аякс, — сказал я, — послушай! Возьми себя в руки и послушай! Я на тебя не сержусь. Твои слова я забуду. Я просто другой, чем ты думаешь. У меня нет никакой власти над тобой. Это я понимаю. — Но сейчас, сейчас давай не будем больше швырять друг в друга словами — ни лживыми, ни правдивыми. — Я хотел бы лечь спать.
Он закурил сигарету.
— Кто тебе мешает? — спросил. — Кстати… ты не будешь возражать, если я и завтра, еще раз, побалую себя продолжительным сном?
— Не буду, — ответил я.
— Спасибо.
Я протянул ему руку. И почувствовал, что его рука дрожит. — — —
После того как я запер дверь, дверная ручка снова
Снежная лавина, которая сползает в долину, наслаивает одно на другое: обломки камней, землю, живые деревья. Всего какие-то мгновенья назад еще существовала каменная стена: крутой, поросший лесом горный склон. Эти обломки уже не поднимутся к небу. Сила Земли действует в одном направлении. Наша печаль напрасна.
Я хочу описать и этот день. Начинался он так же, как предыдущий. В полдень я принес Аяксу в постель завтрак. Он блаженно потянулся, открыл рот… и снова закрыл, не произнеся ни слова.
Насытившись, он — на сей раз — сразу оделся, отправился на почту, вернулся с пустыми руками; бездеятельно просидел около часа перед печкой, впитывая тепло.
— Ветер снаружи холодный, — сказал он. — Ветер без дождя.
Вот и все, что я узнал о его мыслях и ощущениях. Согревшись, он произнес те слова, из-за которых я в первые минуты едва не потерял рассудок.
— Тутайн прожил как убийца двадцать три года. — Все твои высказывания строятся на арифметических ошибках. Преступление по прошествии двадцати лет становится ненаказуемым, если за это время не предъявлялись новые обвинения. Он, значит, последние три года был гражданином Земли с незапятнанной репутацией.
Я подумал, что эта реплика уничтожит меня мгновенно; но я все-таки что-то ответил. И говорил разумно.
— Откуда у тебя такие сведения? Тутайн… Мы с ним с самого начала рассчитывали на более длительный срок… Да и всегда, собственно…
— Вы рассчитывали… Вы даже не удосужились навести справки! Кто поверит в такую небрежность? Надеюсь, ты не хочешь меня убедить, что вы вели себя как простодушные дети?
Вот теперь мне померещилось, что пол прогибается у меня под ногами. Я не помню, чтобы мы с Тутайном когда-нибудь старались узнать подробности, касающиеся срока давности. Я допускаю, что у каждой страны этот срок регулируется по-разному — что и Аякс выхватил свою цифру случайно. Между тем я был настолько потрясен, что буквально потерял опору под ногами. Я бы смутился, если бы мне пришлось объяснять, что именно произвело на меня столь сильное впечатление. В любом случае, мне казалось, что вся моя жизнь потеряна, поскольку я обманулся относительно единственного смысла своего бытия. Мы действительно ждали права быть свободными гражданами, как не ждали ничего другого. И вот теперь получается, что это право у нас уже было, но мы его не распознали, не заметили? Тутайн умер, так и не узнав, что мистическая цель, к которой он стремился (не имея возможности ускорить ее приближение), уже достигнута? — Я почувствовал головокружение. Я увидел, что предметы вокруг меня изменились, не утратив при этом форму: они стали чем-то бессмысленно-непристойным — превратились в дерьмо. Я не знаю, сказал ли я что-то, сделал ли что-то. Я мог бы сорвать с себя одежду как буйно помешанный, вымазать себя грязью. Всего один шаг отделял меня от безвозвратного разрушения личности. Но потом я успокоился. Я услышал, как я говорю или что-то во мне говорит: «Ну и что с того — даже если бы мы знали… это бы ничего не изменило». Я вновь нашел себя, я с ясным сознанием наблюдал за своими мыслями. Правда, я все еще опасался, что в момент беспамятства сделал или сказал нечто такое, за что мне должно быть стыдно. Я спросил об этом Аякса; он не ответил.
Я считаю возможным, что Тутайн с головой погрузился бы в какую-то новую, самоотверженную работу — и, вероятно, снискал бы славу как рисовальщик, — если бы до него дошло известие, столь бесполезное теперь для меня. Как же мне не сожалеть, что эта возможность прошла мимо нас необнаруженная? Тем не менее мой покой почти непоколебим. Наше незнание, в любом случае, стало причиной того, что Тутайна не похоронили в соответствии со здешними обычаями. — Мне теперь кажется, что обман по отношению к нам был поверхностным. Я больше не чувствую себя разочарованным. А если и злюсь, то только из-за того, что едва не потерял разум — не остался в итоге с отравленным мозгом. Это быт проба смертельного удара. — — — — Ужин, как и обед, Аякс приготовил на скорую руку. Полудремотное молчание Аякса, казалось, сгущалось вокруг ледяного хаоса{357}. И постепенно заполняло комнату. Та часть моего сознания, которая сохраняла ясность, содрогалась при одной мысли, что Аякс может сказать еще что-нибудь — может предпринять новую атаку, которую мне придется выдержать. Нам предстояло прощание.