Чеченская рапсодия
Шрифт:
С неба светили яркие звезды, между ними кувыркался однобокий месяц, впереди, на склоне, вспыхивали рваным пламенем редкие факелы часовых, проезжавших дозором вдоль стен крепости. В самом ауле царили тишина и спокойствие, видимо, Шамиль не только верил в свою звезду, но и успел ее оседлать. Отчасти так оно и было, его путь к недосягаемым вершинам славы и последующей за ней пропасти унижения в России, на обыкновенном калужском подворье, когда калужанки сквозь дыры в заборе подглядывали за подмывающими из горшков задницы шамилевыми бабами, только намечался тонким пунктиром.
Наступление началось с первыми лучами солнца. К этому времени две мортиры, с огромным трудом протянутые по пещере, подволокли поближе к воротам с двух углов крепости. Усатые пушкари с обожженными порохом лицами навели их на цели и ждали сигнала. Между складками гор рассредоточились конница и пехота, войско было не столь великое, но привычное к ведению боя в горных условиях. За ночь сотня Даргана успела переместиться к входу в ущелье, потому что по седловине, берущей от него начало, легче было подниматься в атаку на вражескую цитадель. В самом ауле паники не наблюдалось, скорее всего, горцы не догадывались, что их обложили. Со стороны площади все так же доносились дробные перестуки барабанов и гортанные вскрики танцующих. Разбойники отмечали очередной удачный набег на русские обозы со складами.
И сигнал к атаке прозвучал. Несколько труб огласили окрестности пронзительными звуками, принудив сорваться со скал горных орлов и прыснуть врассыпную овечьи отары. Разом ударили мортиры, первые бомбы упали на аул, заскакали по улице, грозя шипящими фитилями всему живому, и взорвались, оглушительно и трескуче, уничтожая все вокруг. Заметались люди и кони, вознеслись в небо руки женщин. До ушей наступающих доносились уже не барабанная дробь и торжествующие крики победителей-джигитов, а вопли раненных и умирающих. А пушкари продолжали пристреливаться, они заталкивали в стволы новые заряды, грозили абрекам негаснущими фитилями. Второй и третий залпы оказались удачнее, бомбы легли еще ближе к сторожевым башням, заставив часовых разбежаться в разные стороны. Вскоре в воздух поднялись щепки дубовых ворот и каменное крошево стен. Единственная улица стала просматриваться насквозь, проходы были открыты, пришла очередь коннице срываться с места. Пока оборонявшиеся не опомнились, нужно было успеть проскочить открытое пространство седловины с крутым подъемом, чтобы ворваться в крепость с обеих сторон и заставить противника признать свое поражение. Ведь русские пришли на Кавказ не принижать население горных аулов, живущее в каменном веке, которое и без их вмешательства порабощалось местными ханами и мюридами, а освобождать его от первобытного гнета.
Но кто и когда по собственной воле пытался избавиться от рабских оков. Несвобода тем и сладка, что позволяет не напрягать свой собственный разум.
Не успела конница преодолеть и половины расстояния до прибежища абреков, как на стенах объявились защитники цитадели. Первые стегающие выстрелы нарушили единый крик всадников, вплели в него инородные восклицания. Дарган с сотней занимал левое крыло, по правому склону торопился эскадрон русских гусар. По замыслу полковника, командующего группировкой, конники должны были встретиться в середине населенного пункта. Но сотник решил отрядить небольшую группу станичников к гусарам, он не допускал мысли, что Муса, кровник всей его семьи и грабитель, надумавший отнять у них с Софьюшкой сокровища, добытые великим трудом, сумеет ускользнуть из его рук. Даже Шамиль был для него не так важен, как потомок Ахмет-Даргана, которого когда-то Софьюшка насквозь проткнула шпагой. Сотник не боялся очередных угроз главаря бандитов, но он знал, что змеиное гнездо следует уничтожать под корень, иначе из него вновь выползет нечисть, не признающая ничего святого. И кровная месть будет продолжаться до бесконечности.
— Панкратка, кликни добровольцев и скачи к правым воротам, — на ходу обернулся Дарган к старшему сыну, пристроившемуся сзади него. Он нащупал свой оберег в конской гриве, покатал его между пальцами и добавил: — Мусу упустить нельзя.
— Понял, батяка, — отозвался тот, обводя глазами свое окружение.
Через мгновение от казачьей лавы отделилась плотная группа из десятка всадников и галопом пошла к башне, торчащей на правой стороне крепости. Станичники ворвались в аул первыми и тут же пустили в ход приготовленные к бою пики. Абреки, проткнутые наконечниками насквозь, падали на землю, извиваясь угрями на острогах, другие палили без прицела куда попало. Солдаты из них были никудышные. Их стадная сплоченность, жуткий внешний вид да природная изворотливость, как в плохом театре, могли нагнать ужаса только на новобранца.
Хорунжий искал глазами конных бандитов. Ходить Мусу по земле отучил он сам еще несколько лет назад.
— Петрашка, кровника ты запомнил на всю жизнь, — не переставая джигитовать шашкой, крикнул он младшему брату. — Поглядывай за верховыми разбойниками, чтобы ни один мимо не проскочил.
— Знаю, братка, — остервенело занося клинок над головой горца, оскалил зубы Петрашка. — Только бы попался, я бы и душу его не выпустил.
Захарка старался изо все сил, удали и ловкости ему тоже было не занимать. Его скользящим ударам могли позавидовать и бывалые воины. Вскоре рубка переросла в бойню, стрелявшие со стен абреки, увидев, что лавина конных прорвалась в крепость, попрыгали на землю и сломя голову бросились по укрытиям. Многие из них не сумели с первыми взрывами бомб обуздать лошадей, сорвавшихся с привязи и носившихся теперь по улице, давя женщин и стариков. Остальные верховые сбивались на площади в кучу, готовясь к прорыву через западню. Сзади напирали гусары русского эскадрона, беспрерывное "ура" затопило горный аул, нагоняя еще больше страха на его жителей. Горцы поднимали вверх ружья, стремясь защититься от русских клинков, кидались под копыта лошадей и умирали под ними, просеченные подковами.
Панкрат загнал своих казаков в тупик между саклями, он давно бы повел их в атаку на конных абреков, но силы стали неравными. Число противников, успевших вскочить в седла, продолжало расти на глазах, вероятно, к ним прибавлялись местные жители, выскакивавшие из жилищ. Требовалось дождаться подкрепления.
Наконец от башни, стоящей на другом конце улицы, оторвалась конная лава и, сметая все на своем пути, ринулась к площади. Впереди на кабардинце джигитовал шашкой Дарган, полы черкески и концы башлыка полоскались у него за плечами, делая его похожим на хищную птицу, почуявшую добычу. На пути сотни попадались не успевшие сплотиться пешие горцы и всадники, пытавшиеся огрызаться одиночными выстрелами, их косили как сорняк, не останавливаясь.
Но главная сила защитников крепости, готовый к прорыву горский эскадрон пританцовывал ближе к группе казаков под командованием Панкрата, застрявшей на противоположном конце площади. Среди верховых хорунжий разглядел всадника в серебристой каракулевой папахе, перевязанной белой и зеленой лентами. Это был худощавый горец, обросший черной бородой и усами, с военной выправкой и гордо посаженной головой. Он был одет в серую черкеску с черной рубашкой под ней и в синие штаны. Даже издалека можно было разглядеть презрительное выражение, застывшее на его узком лице с крючковатым носом. За спиной заносчивого горца трепалось на утреннем ветру зеленое знамя ислама. Рядом с ним застыл в седле чеченец с опущенной вниз рукой, из-под его папахи, сдвинутой на затылок, проглядывало светлое пятно обритого лба. Что-то знакомое ощущалось во всем его облике. Окончательно узнать горца мешали давно не стриженные борода и усы, крашеные хной, как у всех чеченцев, и все-таки хорунжий интуитивно понимал, что перед ним кровник их семьи Муса. Петрашка, вертевшийся позади, тоже вытягивал шею в ту сторону, но, как и брата, его смущала буйная крашенная растительность на лице разбойника, хотя и он почти признал своего похитителя.
Заметив, что станичникам, которых вел отец, осталось до врага не больше пятидесяти сажен, Панкрат поднял руку, призывая своих казаков к вниманию. Он ждал, чтобы ударить разом с батякой, и как только первые атакующие всадники выскочили на площадь, выбросил шашку вперед.
— Пики к бою, шашки во-он! — гаркнул хорунжий. — В атаку за мно-о-ой…
Отряд сорвался с места. Воздух со свистом пронзили казачьи пики, спасения от которых не было никому, разом засверкали клинки, они опускались на плечи и головы защитников цитадели, затерянной среди гор, скрещивались с их саблями, истощаясь роями искр… С другой стороны абреков накрыла еще одна туча пик, наконечники впивались в их груди и спины, в крупы лошадей, заставляя всадников замертво валиться с седел на землю, а коней взвиваться на дыбы, внося панику в ряды обороняющихся. Из глоток горцев раздался рев отчаяния, они поняли, что ускользнуть из замкнувшегося круга им не удастся. Замельтешили сабли, закричали люди, заржали кони, бой вступил в ту фазу, когда каждая из сторон не на жизнь, а на смерть старалась доказать свою правоту.