Чеченские рассказы
Шрифт:
"Солдат ребёнка не обидит!" – торжественно произносит старлей. Проносившийся за окном свет два раза падает на его искажённое хищной гримасой, болтающееся в проходе лицо.
В армию я уходил своенравным драчуном. Но я был городским мальчиком из интеллигентной семьи. Из учебки в полк я возвращаюсь жёстким агрессивным волчонком. И эти качества теперь жизненно необходимы мне. Я готов к самому худшему. Мы разведчики, а о полковой разведроте ходит дурная слава. Нам с младшим сержантом Колесниковым, однако, везёт.
Непрерывной чередой тянутся унылые бесцветные дни. Однообразные ежедневные разводы и работы. Мы разгружаем прибывающие на Вокзал-1 товарняки с мукой, капустой и гравием, работаем на элеваторе, откуда приходим перепачканные мукой, как припудренные туземцы. И хоть сводная группа полка с весны 1999 года находится на выезде в Дагестане, а в сентябре после недолгого передыху полк входит в Чечню, боевая подготовка существует только в расписании на листе ватмана, висящем над тумбочкой дневального.
В те редкие дни, когда автобус – "Кубанец" или "шарап" – не приходит, чтобы отвезти нас на базу или склад, мы сидим на табуретах в расположении, и солдат-дух, из тех доходяг, что военкоматы призывают для количества, читает нам устав внутренней и караульной службы. Он что-то мямлит себе под нос, как пономарь, – невозможно разобрать ни слова, да никто и не пытается. Мы сидим и думаем каждый о своём. Разговаривать нельзя, письма писать нельзя, можно сидеть и думать. Думать запретить трудно.
Огневая и инженерная подготовка, оружие массового поражения и тактика. Я люблю эти "занятия" за их покой и уютное бормотание чтеца, за жужжание барражирующих мух и шелест дождя за окном, я люблю оставаться с самим собой. Я думаю о Юльке, которая бросила писать, о маме, которой трудно приходилось без отца с двумя детьми, а сейчас, когда Вадька ходит уже в десятый класс, она, работая на двух работах, шлёт мне посылки и денежные переводы.
С приходом зимы мы всё чаще остаёмся в казарме, и бывший на учебном сборе взводником замполит роты старший лейтенант Цыганков иногда нарушает наши "медитации" настоящими занятиями по общегосударственной подготовке. Молодой, только из училища, лейтенант Громовой, несмотря на свою грозную фамилию, робкий и небольшого роста, тоже пытается провести занятие как положено, по своему конспекту, но Колесо быстро отваживает его:
– Товарищ лейтенант, у нас здесь есть специально подготовленный чтец, – произносит он тоном человека, любезно помогающего выйти из затруднительного положения, как само собой разумеющееся, развязно, и ровно с той каплей уважительности в голосе, которая необходима при обращении сержанта к офицеру.
– А тетрадки у них хоть есть? – сразу сдаваясь и больше для порядка спрашивает летёха.
– Неа, такого у них нет.
Вэвэшников военные называют ментами, а менты – военными. Солдаты внутренних войск переводят аббревиатуру "ВВ" – весёлые войска. А солдаты других войск – вряд ли войска. Иногда у вэвэшника на шевроне случайно отваливаются две первые буквы, получается – УТРЕННИЕ ВОЙСКА.
Опытный командир сразу определит по такому шеврону, что перед ним стоит самый опасный солдат, склонный к нарушению воинской дисциплины.
Командир примет меры и загрузит солдата всевозможными занятиями. Солдат будет нарезать из бумаги бирки и приклеивать их скотчем на все кровати в казарме. А потом отклеивать и исправлять ошибки в фамилиях. Будет всегда стоять в наряде по столовой, чистить картошку и тереть большие жирные кастрюли. Или стоять в наряде по роте, на тумбочке. Но главное, опытный командир скажет: "Шеврон устранить, боец!"
Военный человек постоянно на боевом посту. Даже если солдат находится на втором году службы и целый день тыняется без дела, он занят защитой Родины. Поэтому командир не говорит солдату: "Отдыхай". А говорит: "Занимайся".
Валяющийся на кровати защитник только на первый взгляд ничего не делает, на самом же деле он выполняет наисложнейшую миссию, ибо "под маской бездействия скрыто действие, а внешнее деяние лишь иллюзия".
В армии бывает зима и лето. Зимой солдату холодно. Его моют в бане холодной водой. Днём на построениях в кирзовых сапогах отмерзают пальцы. Ночью зябко, хоть солдат и бросает поверх одеяла шинель и бушлат. Летом тепло, и в бане есть горячая вода, но больше работ и полевых занятий.
Хуже всего солдату служится в октябре, когда уже холодно, но приказа одеться в зимнее обмундирование ещё нет, и в марте, когда уже жарко, а ходишь в шапке. Но каждый солдат с радостью встречает новую весну и осень, лето и зиму.
В декабре 1999 года из нашей пятой мотострелковой роты бежит солдат, рядовой Ветошкин. Он служил в ремроте, его били и заставляли попрошайничать на рынке возле части. Он сбежал. К нему домой в Саранск ездил прапорщик и привёз его.
Зачуханного, надломленного, постоянно прячущего большие оленьи глаза, его перевели к нам, а через неделю он снова сбежал.
Уже под Новый год на имя командира части пришла телеграмма о том, что этот воин задержан милицией в Пензе. За ним отправили взводника, немолодого уже, бывшего контрактника, старшего лейтенанта Иващенко. Тот забрал Ветошкина у ментов, сел с ним в поезд, в купейный вагон. Наручников у Иващенко не было, и ночью, чтобы Ветошкин не дал дёру, он его сапоги положил в отделение под нижней полкой, с чистой совестью лёг на неё и уснул.
Вернулся Иващенко один. Он материл с досадой весь свет, и особенно рядового Ветошкина. Иващенко приехал в огромных стоптанных сапогах, потому что Ветошкин ночью сбежал в его берцах.
Мы дружно смеялись над этой историей и даже решили, что Ветошкин не такой уж плохой парень.
Вообще дезертиров в полку хватает, почти каждую неделю бежит солдат, но в нашей роте этот случай единственный, серьёзной дедовщины в роте нет, так как почти все старослужащие в "районе выполнения служебно-боевых задач". У нас все рвутся на войну, вышел приказ: в "районе" сутки службы идут за двое.