Человек из-за Полярного круга

Кокоулин Леонид Леонтьевич

— Бес его знает. Я к беломору привык. Смолю уж сколько… Ты, Прокопий Антонович, начал о слесарях, а не договорил.

— А что договаривать? У нас как? Проштрафился шофер или, скажем, бульдозерист, его раз — и в слесаря разжаловали, крути гайки. Вот и крутится около тебя, мается, он ведь ни хрена не волокет в слесарном деле. А ведь слесарь — это кто? — Пронька вынырнул из-под локтя Бакенщикова с другой стороны. — Если сравнить, то настройщик оркестра: не отладил инструмент — какая игра? — Пронька задохнулся дымом, закашлялся. — Не всякий может. Тут и слух,

и глаз, и пальцы верные, да и вообще. — Дошлый посверлил висок. — Вот и выходит, что я всю свою сознательную жизнь хожу в штрафниках. — Он непритворно тяжело вздохнул. — Пропадает гордость за свою профессию.

— Э-э, Ушаков, — протянул Бакенщиков, — рака за камень заводишь, штрафника твоего переводят в слесари на пониженный разряд, так?

— Как бы не так, разряд неприкосновенен. В исключительных случаях только могут снять, а почему бы провинившегося в токари не перевести, в шоферы? Действительно, почему? Не потянет?

— Не потянет, — согласился Бакенщиков.

— Вот я и говорю. То в летчики все бросятся, то в подводники, так уж бытует: летчик — почетно, официант — низко, уборщица — позорно. Ткачиха — герой, а вот что-то подсобного рабочего я в героях не встречал.

— Ты что же, сферу обслуживания хочешь поставить над производством?

— Я бы ни над кем не ставил. Шофер — хорошо, слесарь — не менее почетно.

— Но ведь к слесарю второго разряда и к слесарю шестого в коллективе по-разному относятся. Улавливаешь?

— Разница в тарифной ставке, а так нет. — Отшвырнув окурок, Ушаков нырнул под машину. Но через минуту высунул голову. — Сходили бы вы, — Евгений Иванович, на базу, присмотрели бы металл на кронштейны?

— Что это я у тебя в посыльных? — полусерьезно замечает Бакенщиков. — А кто рассчитает кронштейны?

— Вы, — поморгав утверждает Ушаков. — Кто еще?

— Я и ходи, я и рассчитывай?

— Нет. Вначале сходите, потом рассчитайте, а то рассчитаешь, а металла такого не окажется. Потеряем время. Пока ходишь, я буфер возьму на болты, да еще подумать надо, куда его присобачить.

— Тоже верно, — соглашаемся Бакенщиков.

— Да, чуть не забыл, — Пронька вытащил из внутреннего кармана куртки требование. — Здесь вот швеллер, балка, уголок, да вы знаете, здесь все, чего по чертежу недостает.

Бакенщиков взял из рук Ушакова изрядно потрепанное требование и крупно, размашисто зашагал по дороге. На душе Бакенщикова было неспокойно. Он и сам не знал, отчего щемило, поднывало под ложечкой. Что-то было не так. В отношении Ушакова к нему, Бакенщикову, виделось пренебрежение, да и в машине масса недоработок, он только сейчас их увидел и казнил себя за то, что поторопился. Но ведь время подхлестывало. Несовершенной оказалась его машина, да и в общении с людьми, он заметил, не хватало каких-то «деталей». Стройку, как и свою машину, он не мог увидеть как бы со стороны, с высоты и объективно разобраться во всех промахах. Слишком близко и дорого ему было все, от этого каждую неурядицу на стройке он принимал как личную обиду. Пытался было противиться этому, не получалось.

Ишь,

как Ушаков — мысли вернулись к сегодняшнему дню — независим в суждениях. А были ли мы такими? Бакенщиков представил себя в те годы, когда он начинал бетонщиком. Однажды они с бригадиром пошли с предложением к Шаврову, полчаса толкались около дверей, не решаясь войти. Предложение-то было — короб из досок. А ведь молодой прораб не проглядел тогда ни бригадира, ни его — Бакенщикова. К нашему стыду, упрекнул себя Бакенщиков, мы не всегда замечаем человека. А рабочий наш масштабно мыслит. Вот с тем же Логиновым, пожалуй, трудно иному инженеру равняться, забьет.

Глина под ногами хлябала, налипала на сапоги — по пуду на каждый. Бакенщиков едва тянул ноги. Раньше не замечал такой грязи. Проскочить на вездеходе — не то, что грязь месить. Неужели нельзя подсыпать грунта, злился Бакенщиков.

На складе нужного металла не оказалось. И вернулся Евгений Иванович на монтажную площадку с пустыми руками.

— Из чего же завтра кронштейны лепить? — почесал в затылке Ушаков. — Логинов ведь спросит, не посмотрит на портфель, врежет досконально.

— Ну, а как бы вы без меня? — вырвалось у Бакенщикова. — Что бы вы стали делать?

— Комбинировать, — нисколько не смущаясь, ответил Ушаков, скомбинировали бы!

— Ну и комбинируйте! Посмотрю!

— Очень просто: вместо уголка поставлю балку…

— Но это же расточительство, — возмутился Бакенщиков, — за такое, знаете…

— А вы как думали, — уставился глаза в глаза Ушаков. — И металл перерасходуем, и в наряде «округлим». Вот вы пробегали, — глаза у слесаря словно запотели, — а вернулись ни с чем. А сколько наш Логинов теряет на беготне? Мы же его обрабатываем. А не будет он бегать — зубы на полку положим, опять нехорошо. Вот и кумекайте, а я пошел. До завтра.

Вот тебе и Дошлый. Бакенщиков еще постоял, покурил. Подошел Логинов. Евгений Иванович поймал себя на том, что волнуется. Что за чертовщина. Это, видать, от того, что не выполнил задание…

— Профильной стали нет, — виновато сказал Бакенщиков. — Что же ты мне, Михаил, об этом раньше не сказал?

— А с чего будет — сидят бабы, жены начальников, ничего не знают, корову от козы не отличат, а металл и подавно. Скомбинируем кронштейны из листа. Резка, сварка. Зато выход из положения. Не дело, конечно, гнать металл, да время жаль упускать, — спокойно выручал Бакенщикова Логинов.

— Скомбинировать предлагаешь, можно скомбинировать, — почему-то сразу согласился Бакенщиков. Хорошенькая «комбинация» из листа тавровую балку варить. Заикнись бы кто на планерке — выдал бы он на всю катушку… Вроде уступчив, а на самом деле сказал, посоветовался, а вышло — приказал. — Так, значит, комбинировать, — усмехнулся, — с чего начнем?

— Может, уже сегодня поздно, извините, Евгений Иванович, задерживаю.

Логинов взглянул на небо, на закатное солнце. Туман реденько поднимался от Заполярного, и сквозь него, как сквозь мыльный пузырь, радужно светило солнце.