Человек-пистолет
Шрифт:
— Нет, Антон, — сказал он, — Сэшеа совершенно не подходит для нашего дела. Можешь мне поверить. Он слабый и болезненно самолюбивый человек, а главное — не любит людей. Я его изучал.
— А я, по-твоему, лучше?
— Даже сравнивать нельзя! — воскликнул Ком.
(Ну откуда, черт побери, у него такая вера в меня?! Должно быть, ему просто хочется верить — и все тут, — верить в меня так же безраздельно, как он верил в своего погибшего друга Антона… Его ничем не собьешь! Да и доказывать, что я могу оказаться хуже, чем он обо мне думает, сейчас, пожалуй, к тому же и не безопасно…)
— В конце концов, — пробормотал я, — разве я один такой хороший?! Разве больше не найдется достойных
— Так-то оно так, — вздохнул Ком, задумчиво потрепав ус-квадратную скобку, — но по-настоящему достойных людей крайне мало…
— Найти новые, скромные таланты нелегко, но эту нелегкую работу надо проводить! — поспешно процитировал я по памяти фразу из его «ленинской» тетрадки. — Так, кажется, учит нас Владимир Ильич?
— Молодец! Это ты очень к месту отметил! (Взгляд идола превратился в хороший человеческий взгляд.) Безусловно эту работу надо проводить, но… с чрезвычайной тщательностью!
Я уже не раз замечал, что любое упоминание о Ленине действует на Кома исключительно благотворно и настраивает его на душевный лад. Теперь же (может быть, первый раз в жизни) я пожалел, что не силен в теории марксизма-ленинизма, чтобы с ее помощью попробовать расшатать экстремистскую систему Кома, которая, как я чувствовал, основана им на несколько вольном и своеобразном толковании классиков… Я чувствовал, что пара метких цитат могла бы вовлечь Кома по крайней мере в диспут о правильности его воззрений на общество и борьбу со злом, но — увы! — я и в школе, и в институте как-то совсем этим не интересовался.
— Отвечу на твой вопрос о кадрах пока только в самом общем виде, — тихо говорил Ком, взяв меня под руку. — В нашей кадровой политике главным должен быть строжайший принцип: в цепочке не должно оказаться ни одного слабого звена!.. А в настоящий момент, кроме тебя, я не вижу достаточно надежных кандидатур…
— Да и со мной, как я понимаю, еще предстоит повозиться, — хмыкнул я.
— Ну теперь не так уж и много, — успокоил меня Ком. — Дело техники. Мы разошлись по своим рабочим местам.
Однако вопрос «кадров», надо думать, еще и до того, как я затеял этот разговор, был Кому отнюдь не безразличен.
Через некоторое время он сам подошел ко мне и поинтересовался, какого я мнения о Сидоре.
— Ты решил завербовать Сидора? — изумился я. — Он же отец двух детей! И вообще…
— Это не имеет значения. Я думаю, что к нему следует хорошенько присмотреться. Кажется, он остро чувствует социальную несправедливость…
Я так поразился выбору Кома, что, несмотря на все свое желание переключить его внимание на кого-нибудь еще, чуть было не заспорил.
— Что ж, попробуй, — сказал я. — Он, конечно, весьма чувствует социальную несправедливость…
В основе своей Сидор был добрым и безобидным маленьким человеком и, вероятно, когда-то был даже горячим и искренним патриотом родной страны и так далее, однако сложные бытовые условия и буржуазная пропаганда постепенно перековали его патриотические убеждения на ярко выраженный антисоветский лад. История идеологического падения Сидора была проста и, должно быть, типична. Все неблагополучные обстоятельства жизни свалились на беднягу одновременно: житье в коммунальной квартире, родители-инвалиды, двое детей и ожидание третьего, нищенская зарплата и… еще тридцать три пункта! — и всё без каких-либо надежд на скорое облегчение участи на фоне широковещательного процветания и поступательного движения всей страны в целом… Дело дошло до того, что Сидор демонстративно отказывался голосовать уже на третьих выборах — правда, его протесты оставались втуне, а статистическая активность избирателей неизменно стремилась к 100 %… В общем, падение Сидора, очевидно, продолжалось, и, возможно, он уже подумывал о публичном самосожжении в знак протеста перед дверьми исполкома или по крайней мере о подаче прошения на выезд в иные края…
— Нужно поговорить с ним доверительно, — сказал Ком. — Вообще узнать, что у него на душе.
Я ответил, что это совсем несложно. Достаточно только спросить у Сидора: «Как жизнь?», чтобы услышать в ответ неизменное «херово» и последующие за этим подробные описания всех его горестей.
— Что ж, — сказал Ком. — Мне нравится его простое, честное лицо…
В столовой, когда Сидор поедал скудный комплексный обед, Ком спросил у него, как жизнь, и услышал в ответ именно то, о чем я и предупреждал.
— Жизнь дорожает, а зарплата… — начал я, подливая масла в огонь.
— Это не зарплата, а издевательство над нами, бедными идиотами! — подхватил Сидор и, загибая пальцы, принялся подсчитывать, что остается от зарплаты, если произвести простое вычитание на самые жизненно необходимые нужды. Мало того что ничего не оставалось, но образовывалась еще и внушительная отрицательная величина, непонятно каким образом покрываемая: — Удивительно, как мы еще вообще живы!..
Ком терпеливо слушал о проблемах детского питания, лекарств, транспорта, медицинского обслуживания, яслей, жилплощади, бюрократии, детской одежды… Ком был очень благодарным слушателем — это я по себе знал…
После обеда разговор возобновился на лестничной площадке черного хода. Я несколько раз отходил, а когда возвращался, обнаруживал, что разговор продолжается на ту же самую, неисчерпаемую тему.
— А как-нибудь по совместительству подзаработать пробовал? — спрашивал Ком Сидора.
— Я все пробовал, — отвечал тот. — Люди везде требуются, а с высшим образованием нигде не берут. Такие у нас идиотские законы. Однажды, правда, я надомничать пробовал. По паспорту тестя-пенсионера. Взял работу по договору: какие-то выключатели собирать подрядился. Штуки три собрал, а от остальных детали детишки порастащили. Так что потом за эти выключатели еще из своих пришлось выплачивать…
Доверительный разговор затянулся у них на весь день, и у меня появилась надежда, что наконец Ком переключился хоть на Сидора и, может быть, оставит меня в покое. Я решил, что наши планы насчет намеченной на вечер тренировки забыты, но лишь только я собрался незаметно улизнуть, как Ком уж был тут как тут.
— Что же Сидор? — спросил я.
Ком разочарованно махнул рукой, и мои надежды, увы, развеялись…
Оказывается, под конец Сидор умудрился совершенно разрушить все хорошее впечатление о себе, которое начало было складываться у Кома в процессе «собеседования». Едва Ком стал серьезно подумывать о Сидоре как о «нашем» человеке, полагая, что суровые условия существования выработали в нем «пролетарскую сознательность» и «классовое чутье», как в ответ на ключевой вопрос Кома: что же Сидор намерен делать теперь, на что готов решиться, тот неожиданно заявил, что уже почти решился — собирается послать к чертовой матери свое убогое инженерство и пойти рубщиком в мясной отдел. Как говорится, начал за здравие, кончил за упокой. «И будешь обворовывать таких же бедолаг, каким был сам?» — недоуменно спросил Ком. — «Еще как буду! — заявил Сидор. — Плевать я на них хотел!» Чем и вызвал совершенное разочарование Кома, увидевшего перед собой человека уже безнадежно развращенного «мелкобуржуазной стихией», лишившегося совести и идеалов.