Человек с улицы Литературной
Шрифт:
Прочитала в одной из гродненских газет статью некоего В. Венского «Бочков нам друг, но истина дороже» (далее – В.В.). Речь идет о спектаклефантазии по А. Пушкину «Моцарт и Сальери» в постановке режиссера театра-студии «Бочонок» С. Бочкова. Постановку мне довелось посмотреть. Но сейчас речь пойдет не об объекте «критической мысли» В.В., отнюдь, а о самонадеянной статье такого же самонадеянного и пустого по существу автора.
Захотелось немедленно поделиться некоторыми соображениями и впечатлениями от прочитанного. Давненько не была я в таком состоянии растерянности, скорее, в культурном потрясении от качества изложенных в статье мыслей. И были
Сам текст статьи чрезвычайно доказателен и говорит сам за себя, поэтому им не стоит серьезно заниматься. Высокомерно-чванливый стиль выдает и личность автора – заносчивого и амбициозного, который занялся не рассмотрением спектакля, а исключительно хвастливой саморекламой. Итак, приступим.
Мне всегда казалось, что образ гоголевского Хлестакова достаточно театрален, придуман, утрирован как собирательный тип поверхностно образованного фанфарона и очень преувеличен великим автором. Позже дополнен высказываниями его не менее талантливых современников, критиков, друзей и недругов. Но. Все не так просто. Оказывается, в нашей современной жизни начала ХХI столетия можно встретиться с носителями тех черт характера литературного героя уже давно минувшего века ХIХ, которые получили едкое название «хлестаковщина».
Сошлюсь на самого Н.В. Гоголя. Обобщая характеристику хлестаковщины, он выразился, что это ничтожество – «возникшая до высшей степени пустота». Символическое, обобщенное изображение современного русского человека, «который стал весь ложь, уже даже сам того не замечая».
Лучше сказать невозможно. Сам того не замечая!
В.В. присвоил себе статус гродненского театрала. В отличие от Ивана Александровича Хлестакова, волей случая и творческой фантазии автора попавшего в уездный городок, В.В. в ближайшее время, наверное, останется не только самоназванным гродненским театралом, но и просто жителем Гродно.
Вот и у меня как у зрителя напрашивается вопрос: что за чудовищную нелепицу позволил себе сотворить на страницах газеты В.В. не только с отзывом о спектакле, но и с бедным русским языком? К какой категории может отнести эту газетную публикацию каждый уважающий себя зритель, читатель газеты или настоящие гродненские театралы?
Под категорией имеется в виду жанр этого несчастного опуса, оставлю сразу за рамками все виды и жанры литературной критики – рецензию, отзыв, аналитическую статью.
Столь небольшая по объему статья плотно нафарширована фразеологизмами, различными неудачными словами и словечками, их так много, они буйно прорастают сорняками-чертополохами почти в каждом витиеватом предложении. Хоть частокол городи из всех его некстати выскакивающих из текста слов: предводитель, речитатив, амплуа, диапазон, месседж, илот, прострация, обух…
В.В. берет на себя смелость говорить от имени некоего зрителя Василия и его приземленной дамы, которая на спектакле пребывает в прострации, заметьте, привычной. Неважно, что этот термин больше уместен в тексте медицинской тематики. Только я вот не поняла, дама все-таки во время действа болтает или пребывает в привычной прострации? Очень В.В. хочет, чтобы «спутница Василия заткнулась где-то в середине первого акта и просидела молча до конца». Отсюда по логике В.В. приготовлен, не знаю, право, для режиссера, зрителей, дамы или еще кого, топор. Если есть обух, то и топор найдется? И как не прост у В.В. обух (который и плетью не перешибешь). Он, этот самый обух, еще и пошлый!
Может, не все так криминально и страшно, если обух пошлый. Но пойдем дальше.
Пушкинская
Главное в режиссерском деле, по мнению современного Хлестакова, сенсация, а за сенсацией-то наш бедный режиссер и не гонится. «Дерзкие, бравурные, гоняющиеся за сенсационностью, проклинающие хрестоматийность и заскорузлость, – вот такие режиссеры заслуживают и шампанского, и всяческих похвал».
Но каковы сложные выверты легковесного ума нашего ученого театрала В.В., он громоздит не менее занятные предложения, которые хочется вновь отнести все-таки не к литературе, а к медицинскому диагнозу: «их рассудок (режиссера) не занят знойным поиском животворящих источников в дополнение к хлебу – они же пьют шампанское, поэтому они всецело испепеляют себя в поиске новых форм и методов, и только так, из-под их милостивой указки, зритель получает то, в чем остро нуждается».
Но В.В. в который раз нахально заявляет за какого-то гипотетического зрителя Василия, что о спектакле «сказать ему будет решительно нечего». Интересно, это произойдет «до» или «после» пошлого обуха!? Вот тут точно черт голову сломит или уже сломал? Так зачем же пришел в театр зритель, по версии нашего неугомонного В.В.? «Зритель пришел не на актеров посмотреть. Не себя, культурно подкованного, показать. Он явился за невиданными ощущениями касательно конкретного предмета». Ах, как мне нравится это несравненное «касательно конкретного предмета»…
И снова перед глазами оживает подбитый легким ветерком, без царя в голове вертопрах Хлестаков, его пустота и «легкость в мыслях необыкновенная», как и несдержанность, хвастовство, стремление пустить пыль в глаза.
Почти в каждом абзаце статьи у меня вынужденная остановка, и не потому, что захватывает чужая логика или красота высказывания, новизна откровений, нет. Удивляешься невиданной и подзабытой хлестаковщине, пафосным фразам, и все ради напыщенной красоты слога, услышанных и подхваченных от кого-то пустых штампов. «Кто сказал, что драма чему-то учит? Вздор! Она обязана иррационально разворачивающейся панорамой действий завладеть зрителем… Пятиминутное чтение и бесконечное чувствование подлинника в инсценировке «Бочонка» превратилось в получасовое чтение и пятиминутное чувствование… Задатки к писательской революции? Единая демоническая мелодия на все случаи была уместна, и можно сказать, что это единственная грамотная задумка – с акцентом на монолитность темы, ее всеэпохальность…». И так далее, и так далее.
Из умозаключений В.В. следует, что драма не учит, но завладевает зрителем иррационально разворачивающейся панорамой действий. А стоит ли над этим задумываться, анализировать, тогда для чего все это неудобоваримое чтиво наворочено и опубликовано в газете и для кого? Только не для читателей, не для зрителей. А для кого такие хромые упражнения и словесная эквилибристика?
Хлестаковщина несет и заносит В.В. в его «всеэпохальных» оценках чужого коллективного труда. Современная хлестаковщина в ее самом ярком проявлении.