Черная кровь. Черный смерч

Перумов Ник

Медленно, очень медленно сгущался округ Ромара серый безвидный мир, утекал в никуда вечер и дымный костерок, перелески с безвременно опавшей листвой, иссохшие ручьи, выгоревшие травы, ветер, несущий пыль и чад. Пропала Уника, исчез он сам, покалеченный и слабый. Оставалось лишь слитное гудение бубна, скрип ногтя по упругой высохшей коже и дружное взбрякивание костяных амулетов. И седая, паутинная, слепая мгла, в которой не различить ничего даже на полшага.

Ощупывая босой ногой зыбкий путь, Ромар осторожно шагнул вперёд. Мгла оседала на лице, слепя и без того отказавшие глаза. Это было особо мучительно. Ромар привык видеть то, что скрыто для всякого глаза. Он различал деревья там, где остроглазые охотники видели лишь синюю полосу леса над горизонтом. Среди дня он умел видеть звёзды, а в ночи различал

катящийся среди трав тёплый шарик полёвки. Тем мучительней чувствовал себя Ромар в те редкие минуты, когда попадал в смутный край магических сил. Тяжко было двигаться на ощупь. Потому, должно быть, и не стал он некогда шаманом, оставшись простым колдуном, что черпает силу у предков и тайных существ, но оставляет в покое глубинный мир, говорящий на своём языке и подчинённый иным силам. Ведь и прежде можно было найти верного помощника, способного удержать бубен. И раз не пришло такое в голову, значит, была для того веская причина.

И всё же свои достоинства имелись и у этого мира. Здесь у Ромара были руки. Рузарх не знает дороги в этот край, в смутном мире его зубы ничего не значат и никого не могут покалечить. Две сильные и ловкие руки были у Ромара. А возможно, и не две, а больше. Ромар не мог сказать точно. Он просто протягивал руки, ощупывая перед собой путь и не зная, куда приведут его чуткие пальцы.

Неладно было вокруг. Прежде тени гладили его, нашёптывали в ухо многозначительные речи, смущали, но не угрожали. И лишь взбесившийся Кюлькас грохотал горным обвалом. Сегодня весь глубинный мир стал хрупким и угловатым. Всюду пальцы натыкались на иглы, рассыпавшиеся от прикосновения, но успевавшие причинить мгновенную острую боль. Метались тени, и слышался отчётливый зловещий треск. Так хрустит под ногой ненадёжная трухлявая лесина, брошенная через бездонную моховую няшу.

Тогда Ромар начал на ощупь срывать колючие ветви и, не обращая внимания на боль, бросать их под ноги. Кто хочет получить ответ – должен идти, даже если не видит цели.

В далёком «нигде» гудел и звал бубен.

«Лишь бы она не остановилась, – подумал Ромар, ведь тогда я не смогу найти обратной дороги».

И наконец, среди пустоты и ломкой боли пальцы нашарили что-то знакомое. Ромар остановился, долго стоял, ощупывая преграду, пока не понял, что перед ним стоит человек. И сразу словно просветлело вокруг, Ромар начал различать на фоне колышащихся серых нитей тёмный контур человеческой фигуры.

– Здравствуй, – сказал Ромар, глядя в непросветную темень встречного.

– Здравствуй и ты.

– Я случайный гость здесь, – сказал Ромар, – я не вошел бы в этот край, но мои пути во внешнем мире закрыты, и потому я здесь.

– Я знаю.

– Я пришел спросить, почему меня не пропускают, и если преграда на пути поставлена разумом, то кто это сделал?

Встречный долго молчал, потом донеслись слова:

– Здесь следует отвечать, поэтому я скажу: на твоём пути стою я. Мне больно говорить это, волшебник Ромар, но мы с тобой впервые не идём вместе. Я хочу, чтобы ты остановился, и тогда рано или поздно уснёт и Кюлькас.

– Он уснёт слишком поздно, – возразил Ромар, – на это уйдут годы, а род не может ждать так долго.

– Ты волшебник, Ромар, ты знаешь, что на свете есть многое иное, кроме рода.

– Но род важнее всего.

– Прежде я тоже так считал. Так было давно, в прежней жизни. Но теперь я научился слышать и понимать другую правду. Я смотрел твоими глазами и слушал твоими ушами, когда ты стоял в пещере северного мага. Ты был там, так неужели ты по-прежнему считаешь, что род важнее всего остального мира?

– Неважно, что я думаю, важно, что я стану делать, – непреклонно ответил Ромар безликой фигуре. – Если не будет рода, то для меня не станет и вселенной. Значит, я жил зря.

– Северный колдун живёт и делает великие дела.

– Это не жизнь. Древние колдуны в его пещере тоже не умерли, но кто назовёт их живыми?

– Это оттого, что они всё отдали своим родичам, ничего не оставив себе.

– И потому их потомки живы. А где род отшельника?

– Мы говорим не о том, – напомнил стоящий поперёк пути. – Я вышел к тебе, чтобы сказать: ты сделал всё, что был должен. Кюлькас уснёт, и жизнь наладится, даже если род зубра исчезнет с лица земли. Но ты решил уничтожить

Кюлькаса. Разве ты не знаешь, что предвечного не убить? Можно лишь разрушить его косную магию, как то было с Дзаром и Хаддом. Но зачем это тебе? Скорее всего, ты погибнешь, ничего не добившись, и значит, смерть твоя будет напрасна. А если вдруг ты добьёшься своего, тогда переменится весь мир. Могучие силы, которые скоро уснут, вырвутся на свободу и могут уничтожить куда больше людей, чем погибнет за то время, пока властелин будет засыпать. Переломится ход жизни, и, кто знает, возможно, усилия твои ни к чему не приведут, просто потому, что в новом мире не будет места для людей. А так хоть кто-то, но останется. Пусть не род зубра, пусть ловцы лосося, всё-таки это люди. Пусть степи достанутся диатритам, а в заледеневших горах обоснуются горные великаны, но всё-таки где-то найдётся место и для людей.

– Великолепную судьбу предсказываешь ты людям. А ведь ты сам родился человеком и прежде не забывал правила и был строг.

– С тех пор изменилось многое. Старый мир не вернётся, а в новом нет места ни для меня, ни для тебя, Ромар.

– Я остался прежним и пойду вперёд.

– Я тебя не пущу, и ты ничего не сможешь сделать со мной, потому что здесь мы больше не встретимся, а в нижнем мире ты не сможешь узнать, кто я такой.

– Я знаю, кто ты, – сказал Ромар. – Не так много людей настолько сильны, чтобы повторить всё то, что делаешь ты. И я знаю теперь, почему род не просто разбит в бою, но и прежде несокрушимый нефрит раскололся на части. Скажи мне одно – это тяжело: смотреть в глаза родичам, ждущим твоей помощи, и знать, что их надежды напрасны, что ты уже принёс их в жертву чему-то высшему, что сумел углядеть своими слепыми глазами в сплетении магических сил?

– Да, Ромар, это очень страшно.

– И что ты собираешься делать?

– Я буду спасать людей. Сколько хватит умения, я буду помогать – не роду, а каждому отдельному человеку. Но тебе, Ромар, я буду мешать тоже, сколько смогу. Пойми и не сердись. Потом, когда мы встретимся во внешнем мире, ты сможешь убить меня, если захочешь.

– Я не сержусь, и я не стану убивать тебя, Матхи. Ты казнишь себя сам, потому что ты видишь, но не можешь делать. Мне повезло больше: пусть в магическом мире я слеп, но я могу делать и, значит, погибну в бою.

Ромар повернулся к неподвижной фигуре и, осторожно ступая, пошёл на звук далёкого бубна.

На следующий день с самого утра Ромар предпринял некоторые меры, чтобы хоть немного обезопасить себя от козней бывшего товарища. Унике он, разумеется, ничего не сказал, незачем ей знать, что число недругов умножилось, и без того безнадёжность уже поселилась в её душе.

Ромар велел раскрыть свою заветную суму и разложить на земле те сокровища, что ещё оставались там. Кроме гадальных фигурок и зелёного кинжала в торбе нашлось совсем немного вещей. Хранился увязанный в тряпицу пяток лесных орехов с тончайшей резьбой на скорлупе – сколько десятилетий сохли они без дела? Лежала тщательно выделанная шкурка полёвки – знатная добыча для удачливого охотника, каким был когда-то Ромар! Сберегалась детская игрушка, трещотка из берёзовых дощечек, – вещь жизненно нужная всякому взрослому мужчине. Имелась крошечная лубяная коробочка с пахучей густой мазью – пожалуй, единственная вещь, от которой не отказался бы охотник. Такой мазью натираются добытчики перед тем, как промышлять зверя из засады. Вонючая дрянь отбивает человеческий запах и не тревожит зверя. Обереги, взятые в избе Йоги, Ромар отдал Унике, велел носить на шее. Трудно сказать, как сработает в трудную минуту чужой талисман, ясно одно – если и поможет он, то не мужику, а женщине.

Фигурками Уника пользоваться не могла, они служат лишь хозяину, а остальные вещицы могли помочь лишь однажды: орешки – напоить и накормить, прочие – спасти от врага.

– Зачем мне это знать? – жалобно спрашивала Уника. – Ведь ты обещал, что мы пойдём вместе.

– Это на тот случай, если дойдёт только один.

– Я не смогу одна…

– Мы будем вместе, но следует быть готовым ко всему. В последнюю минуту может не оказаться времени для объяснений. Лучше всё знать заранее.

Мазью Ромар велел Унике тщательно натереться и натереть его, поскольку сам он не мог исполнить даже такого простого дела.