Чёрная сова
Шрифт:
— Ты куда? — последовал вопрос. Она видела в темноте!
— Ты не сова, — сказал он. — Курица ты нетоптаная! Привыкла мужиками командовать?
Она легко снесла оскорбление.
— Погоди... Я поговорить хотела.
— А я не хочу, наговорился!
— Ты уходишь?
— Мне надо спуститься к администрации и попросить компьютер.
— Зачем?
— Не твоего ума дело! Кто у нас поводырь?
— Отдай мне документы, — вдруг потребовала Алефти-на. — Свидетельство о браке!
— Не дам, — сначала упёрся он. — Они мне нужны, чтоб отвезти тебя на
— Ты сделал это помимо моей воли!
— Что сделал?
— Женился на мне! Ты уже совершил насилие. Чем ты отличаешься от Мешкова? Я дала обет безбрачия!
— Я везу тебя через полстраны, куда ты хочешь! — был бы голос, слова эти он прокричал бы. — А не держу тебя в штольне! Нашла с кем сравнивать...
По его разумению, нормальный человек бы, сопоставив всё, хотя бы извинился. Она этого делать не умела, пронизанная насквозь эгоизмом. Однако при этом интонации всё-таки услышала и сбавила напор.
— Ты хоть понимаешь, что всё это формально и я тебе не жена?
— Ну, разумеется. Не нужда бы, сроду на тебе не женился!
— Тогда отдай документы!
Терехов вспомнил Репьёва и его слова о капризности Ланды и теперь их оценил.
— На что тебе свидетельство, если это всё формально?
— На моём имени не должно быть никаких следов, — не совсем уверенно заявила Алефтина. — Никаких пятен, намекающих на брачные отношения. Ни на бумаге, ни в памяти. Иначе я не смогу войти в портал.
Он уже спокойно относился к её разговорам о порталах, путях и условиях перехода из одной реальности в другую. И сам легко оперировал такими словами, правда, облекая их в ироничную форму.
— До твоего портала ещё надо добраться, —парировал Андрей. — У нас впереди несколько дней пути. Мне могут потребоваться документы.
Увернуться от цепких лап чёрной совы не удалось.
— Они тебе больше не нужны. Дальше дорога по озёрам, рекам и тундре. Там никого нет.
— Отдам, когда привезу к порталу. В присутствии привратников.
— Каких привратников?
— Ворота же кто-нибудь охраняет?
— Никто не охраняет. Отдай сейчас! И немедленно. Я так хочу. А что хочет женщина...
— Да на, забери! — Терехов нащупал во внутреннем кармане документы. — И делай, что хочешь. Можешь даже съесть!
Корочки свидетельства о браке были из тонкого прочного картона и раздирались с трудом. Судя по звукам, она всё же изорвала их в клочки и принялась с треском драть паспорт, обложка которого и вовсе была матерчатой. На это варварство ей потребовалось несколько минут, и когда все звуки в джакузи затихли, он спросил:
— Ну что, справилась?
— Да, я справилась! — с вызовом отозвалась она из тьмы, и снова показалось, что глаза её светятся.
— Ну тогда сиди и рви память, — посоветовал Терехов, нащупывая ручку двери.
— Что?
— Нет, память можешь не рвать, — деловито уточнил он. — Можешь из неё что-нибудь стереть, выскрести, вымарать. Или вообще всё забыть, если получится.
И вышел из ванной комнаты.
20
Возле
Терехов расседлал кобылицу, снял узду и отпустил, даже не путая: была уверенность, что она теперь никуда не уйдёт. Серая и впрямь выцедила ближайшую лужицу, повалялась, встряхнулась и пошла пастись на проталину.
Пока Андрей развешивал на солнцепёке мокрое седло и потник, водитель в машине проснулся, однако никакого интереса не проявил, запустил двигатель и снова завалился спать. Вероятно, его прислали, чтобы перебазировать геодезистов, ждал команды. Терехов даже не подозревал, что в кунге кто-то может быть, потому взбежал по лестнице и резко распахнул дверь.
На царском ложе спал Репьёв. Видимо, ещё с утра он натопил печку и теперь страдал от жары, разбросав руки и разметав расстёгнутые полы армейской куртки. Портупея с пистолетом валялись на полу, зато в кресле стояли его вымытые берцы: у Жоры ещё с курсантских времён был культ чистой обуви. А в открытом стенном шкафу, где хранились сухари и макароны, лежали четыре батона солдатского пышного хлеба, уже ощипанного с уголков, опробованного вечно жующим Репьём.
Он был голоден в любом психическом состоянии. «Шизотерики» говорили, что человек с такими признаками впервые пришёл на землю человеком, а прежде всё время был травоядным животным, но не лошадью, которая относилась к высокоорганизованным существам.
Чтобы не будить однокашника, Терехов тихо снял бушлат и сел, начал было стаскивать размокшие кирзачи. На обратном пути каньон и «реку времени» пришлось преодолевать вброд, ведя в поводу кобылицу. Строптивая, она не пошла в воду, хотя на мелких местах всего было по щиколотку и лишь у прижимов по колено. Терехов подумал, что она не желает покидать чертогов, оставлять своего жеребца, взял в повод и чуть ли не насильно перевёл через «границу тьмы и света», вымокнув до пояса. На другой стороне норовистая лошадь смирилась и неутомимым галопом повезла на стан — даже вылить воду не дала. Андрей не успел стащить и один сапог, как услышал насмешливый голос Репья:
— Ну что, словил кобылицу, Шаляпин?
— Словил, — не сразу отозвался Андрей и лишь потом обернулся.
Жора делал вид, будто пробудился от крепкого сна.
— Долго же ты её пас... И как она, под седлом? Не одичала, гуляя на воле?
Его не слишком прозрачный намёк он пропустил мимо ушей. Но уклониться от пристального, мрачноватого взора не удалось — рассматривал откровенно изучающе.
— Заморённая кобылица, — обронил Терехов и, не удержавшись, отщипнул хлебную корку. — С ипподрома, копытить снег не приучена... Что ты так смотришь? Я тебе денег должен?