Чёрная сова
Шрифт:
И тут дверь распахнулась, вместе с ветром в комнату влетел высоченный сухопарый молодой человек, за которым тянулся такой же ветреный шлейф людей с фотокамерами и микрофонами. Все вскочили, в том числе прокурор, подполковник и женщины рядом с Алефтиной. Стало понятно, что пришёл хозяин города, возможно, всего Таймыра, и что представление с извинениями устроено ради него. Он тоже извинился за ошибку правоохранителей города, предупредил их об ответственности и пожелал счастливого свадебного путешествия. Его снимали со всех сторон, и Терехов вдруг уловил желание
Вся эта сентябрьская «норильская метель» унеслась в двери, и наконец-то началась рутина — возвращение отнятых при обыске денег и вещей. Все присутствующие сразу же потеряли интерес к происходящему: прокурор ушёл почти следом за хозяином, потом раскланялись женщины, рассовывая всем визитки — оказалось, что это городской женсовет, примчавшийся спасать от произвола милиции несчастную слепую художницу. А длинного худосочного хозяина почему-то называли именем, более напоминающим прозвище, — Прохор или вовсе Прошка. Кем он на самом деле был и отчего имел такую власть, осталось загадкой, да и в тот момент не особенно-то интересовало.
Терехов снова взгромоздил один рюкзак на плечи, другой взял в руку и вышел из здания, держа у себя в ладони ледяные пальчики Алефтины. На улице она первый раз шумно перевела дух, словно не дышала всё это время, чуть встрепенулась и сама потянула по метельному тротуару. Ей было всё равно, куда идти, главное — вырваться из пространства, связанного с изоляцией, тюрьмой, решётками, и уйти подальше от фонарей. Но город был хорошо освещён, поэтому Терехов увлёк её в проезд между пятиэтажками на сваях.
— Давай постоим, — предложил он и тоже перевёл дух. — Всё уже позади.
Хотел приобнять, но чёрная сова невыразительно уклонилась, словно и не было страстных объятий и сбивчивого шёпота, случившихся всего несколько часов назад.
— Что ты сделал? — спросила она так, словно он совершил нечто непотребное.
— Ничего...
— Что ты сделал? — повторила она. — Почему нас выпустили?
— Я ещё и пальцем не шевельнул. И продумывал только побег.
Она не поверила.
— Нет, ты что-то сделал такое! Ты чародей? Колдун? Или в самом деле великий шаман?
Терехов стряхнул тающий снег с её волос — от головы излучалось такое сильное тепло, что согревало руку.
— Какой из меня шаман? Я подумал, что это ты совершила свой ведьминский ритуал. На Укоке тебя считали ведьмой.
— Всё сгорело вместе с картинами, — призналась она. — Здесь я бессильна...
— Но ты же как-то умудрилась спрятаться в ванной комнате, где всё на виду?
— Они просто плохо смотрели, потому что боялись... Ты откупился?
— Откупиться от прокуратуры никаких денег не хватит.
— Я поняла... Заплатил
Терехов засмеялся.
— Подумай сама: как бы я связался с Мешковым? Я тоже сидел в камере. Даже телефона не было.
— Почему выпустили?
— Не знаю, — откровенно признался он. — Может, дело закрыли и больше не разыскивают?
— Репьёв говорил: срок давности — десять лет. А прошло всего пять.
— Ты таскала его на аркане? Нанесла ему увечье?
— Жалею, что не превратила в отбивную, чтоб воронам было легче расклевать!
— Не надо меня пугать. Я не боюсь.
— Не пугаю... Ничего не понимаю!
— Давай не будем гадать, — заключил он. — Пойдём в гостиницу. Тебе нужно успокоиться.
Они пешком добрели до гостиницы «Полярная звезда», вывеска которой читалась отовсюду, сняли двухместный номер, и Алефтина даже не пошла в душ — легла на кровать, укрылась краем покрывала и замерла. Терехов задёрнул штору, но она всё равно пропускала свет, избавиться от маски было нельзя, а она уже почти трое суток её не снимала. Терехов догадался: постелил ей в джакузи. Она перебралась в ванную комнату, и там, в полной темноте, наконец-то стащила маску, умылась и легла. Андрей думал, что она уснёт, было уже поздно, однако через несколько минут Алефтина позвала его.
— Посиди со мной... Только не смотри на меня!
Это было похоже на каприз, но он и сейчас ещё помнил согревающий миг откровения во дворе изолятора, плотно прикрыл за собой дверь и сел на пол, возле стенки.
— Я же ничего не увижу, — обронил он. — Мрак кромешный.
— Всё равно не смотри!
Всё пространство джакузи к тому же было занавешено пластиковой шторой. Но, странное дело, Терехов каким-то образом почувствовал её взгляд.
— Скажи мне... Нет, поклянись. Ты, правда, ничего не делал, чтоб нас выпустили?
— Честное пионерское, — кисло пошутил он. — Ты что, на слово не веришь?
— Значит, это всё Репьёв устроил.
— Что — всё?
— Не было уголовного дела. Не было розыска. Он убедил меня, чтобы я с Укока не ушла. Он запер меня в мире мёртвых!
— Но ты же таскала на аркане Мешкова?
— Казнить хотела, по обычаю времён всадницы Укока.
— За что?
— Я дала обет безбрачия, а он хотел сделать меня наложницей. Запер в бункере, без света — так усмиряют птиц... Держал три месяца в полной темноте, и я стала чёрной совой. Начала видеть во мраке... и ненавидеть мужчин, при свете и без него.
Терехов не умышленно — случайно скосил взгляд и сквозь белую плёнку занавески узрел горящий совиный взор. Её глаза светились желтоватым лунным светом.
— Если ты прикоснёшься ко мне, казню и тебя. Наш брак ничего не значит.
Она сказала это так, словно не было объятий и шёпота во дворе изолятора! Тогда она попросту сломалась под давлением обстоятельств, искала защиты, помощи, чтобы пережить долгий тюремный мрак. Теперь оживала и становилась вольной Ландой, чёрной совой Алеф, всадницей и духом плато Укок. Андрей встал и нащупал в темноте ручку двери.