Чёрная сова
Шрифт:
— Сейчас будет граница, — предупредила она и подала нагайку. — Не отставай, гони во весь опор. Проскочим.
И дала шенкелей гнедому. Тот с места взял в галоп, и Терехов не успел даже спросить, какая граница, с кем, если на плато три сопредельных государства? А самое главное — неужто они станут пересекать госграницу?!
Все эти вопросы остались в голове, и хотя кобылица старалась не отставать от жеребца, всё равно в резвости проигрывала, разрыв между конями увеличивался и нагайкой тут было не помочь. Тёмный круп гнедого отрывался вперёд, иногда сливаясь с ночной сумрачной землёй, и тогда Терехов скакал наугад, нахлёстывая серую. Впереди мчалась всадница Укока, словно прокладывая,
Он привстал на стременах и каждое мгновение ждал какого-нибудь барьера — старых столбов с колючей проволокой, ограждений запретных зон, сетчатого забора, насыпи или рва. Даже торчащего из земли камня хватило бы! Китайская и монгольская границы были укреплены ещё в шестидесятые годы, во времена культурной революции, и там могло быть всё что угодно, вплоть до минных полей, которые были обнесены наполовину рухнувшей колючкой, но вряд ли обезврежены!
Он мчался, сгруппировав тело для внезапного падения вперёд, дабы сохранить руки и ноги: каскадёрить учили в Голицинском на занятиях по конной подготовке. Но там момент спотыкания лошади был предсказуем, видим или даже управляем, а поле для приземления выстелено соломой; тут же, в полных потёмках и на каменистой земле, всякий промах грозил переломами, если при касании с землёй не войти в кувырок. Да и управляемое падение с лошади на скаку требовало постоянных тренировок, как у стрелка в тире, а он не вылетал ласточкой из седла с тех самых пор, как закончил училище.
Они не проехали и трети склона перевала, как серая самостоятельно и резко свернула в узкие лабиринты между высоких останцов и пошла шагом, осторожно спускаясь по крупным камням и плитам. Терехов уже никак и ничем не управлял, положившись на чутьё кобылицы, думал лишь о том, чтоб скорее уж всё закончилось, однако впереди послышался обвальный шум воды, и скоро показался невысокий, но мощный водопад, а дальше безвестная речка вообще уходила в каньон с отвесными стенками.
Лошадь пошла вброд, но зато уверенно и скорым шагом, дно выложено вроде бы галечником, хотя повсюду торчат угловатые камни, недавно сверзнувшиеся с уступчатых и почти отвесных стен. Ориентиром была лишь белёсая, светящаяся ночью вода, всё остальное пропадало во тьме, а речные струи иногда пузырились, пенились, образуя завитки. И они, эти яркие струи и водовороты, как вспышки электросварки, впечатывались в зрительную память и потом ещё долго маячили перед глазами, поскольку в каньоне резко потемнело.
Один такой стрельчатый светящийся сполох зацепился за лоб лошади, утвердился там и долго сиял, пока она шла шагом. Казалось, где-то над головой стены сомкнулись, небо перестало отсвечивать, и наступил кромешный пещерный мрак. Но это длилось недолго, впереди опять возник призрачный свет, потом стены резко раздвинулись, раскатившись редкими глыбами, и речка вырвалась из теснины на простор, превратившись почти в равнинную и спокойную. Лошадь сама перешла на рысь, затем на галоп, ведомая невидимым в темноте гнедым жеребцом, и встречный ветер испепелил, развеял по воздуху светящийся рог на лбу кобылицы.
В голове таким же сполохом светилась единственная мысль: пронесло! Серая не споткнулась, не поскользнулась, и вдруг сама начала осаживать галоп, переходя на иноходную рысь. Бока у кобылицы вздымались, даже на узде вскипела пена. «Не мудрено, что конокрадка Укока в два-три года напрочь загоняет коней», — подумал Терехов.
Как пролетели границу и были ли там хотя бы какие-то знаки, столбы, аншлаги, Терехов не заметил. Впрочем, как и вышек, пеших пограннарядов, сигнализаций
Через несколько минут он услышал впереди голос Ланды:
— Оп, оп, оп...
Усмиряла раззадоренного гнедого, похоже, проскочили самый опасный участок. Но вместе с этим осознанием он словно получил ответы на вопросы, завязшие в мозгу перед рискованным заездом: логово, жилище, приют или чертоги Ланды были на территории сопредельного государства, поэтому духа Укока не могли найти все эти годы. По свидетельству конюха Мундусова, Луноход знал, где обитает неуловимая возлюбленная, но почему-то не навещал её каждое полнолуние в чертогах, а рыскал по плато, заставляя солдат красить небо тревожными ракетами и пугать контрабандистов...
Как Терехов не сдерживал кобылицу, не высматривал во тьме всадницу на гнедом — промахнулся, ускакал вперёд метров на сто и услышал голос Ланды уже позади себя. Он развернулся и бросил повод в надежде, что серая сама придёт к жеребцу, с которым ходит неразлучно. Она же встала, вскинув голову, выслушала пространство и поры-сила в противоположную сторону. На сей раз не всадница, но её гнедой подал голос, и он был за спиной.
— Куда же ты? — Терехов натянул повод и развернул кобылицу. — Вперёд!
Лошадь неохотно, однако повиновалась. Андрей был уверен, что едет точно на звук, но через минуту жеребец опять заржал позади него! То ли акустика здесь была такая, и эхо обманчиво отзывалось между невидимых скал, то ли Ланда играла в прятки. Он остановил кобылицу, однако та беспокойно завертелась на месте, будто сама потеряла, откуда исходят звуки. Местность показалась степной, пустынной, близость гор не ощущалась, если только где-то есть столбообразные останцы, путающие эхо...
Всадница появилась внезапно, будто соткалась из ночного пространства или бесшумно прилетела, как сова.
— Ничего, ты ещё научишься повиноваться стихии. Поезжай за мной!
В её рваном от ветра голосе послышалось разочарование, прикрытое властным тоном. Сказала так и опять исчезла!
Но серая устремилась по зримому только ей следу, уже не отставала, и Андрей вольно отпустил повод. Наконец, заехали в какой-то распадок и Терехов нагнал Ланду, когда она спешилась.
— Расседлай и отпусти кобылицу, — распорядилась мимоходом. — Приехали.
— Мы в Казахстане? — спросил он, расстёгивая мокрые и мыльные от пота подпруги.
— В России, — обронила всадница.
— Как же граница?
— По каньону идёт граница тьмы и света. Мы ехали по реке времени!
На самом деле всадница считалась самым загадочным явлением на Укоке, но на фоне иных «шизотериков» в первые часы общения создавала впечатление вполне здравомыслящей особы, каким-то образом существующей в суровых условиях. И эти её заявления никак не укладывались в первое о ней представление. Конечно, можно было сделать поправку на её творческий род занятий, художественное воззрение на окружающий мир, но только и всего. В остальном Терехов не замечал слишком явных отклонений, а женская властность — результат избалованности всеобщим поклонением, славой, которая бродила в умах туристов, пограничников и алтайцев. По крайней мере, она вряд ли ела мухоморы, чтобы совершать путешествия во времени и пространстве, не впадала в глубокие медитации, она угоняла коней, мастерски умела держаться в седле, каким-то способом дурачила мужиков, ввергая их в похмельное состояние. Была надежда, что и подземные чертоги её окажутся вполне реальной землянкой, а не жерлом вулкана, как утверждал «солдат удачи» Ёлкин.