Чёрная сова

Алексеев Сергей Трофимович

— Ты пока не жги, — попросил Терехов. — Я же ещё не поводырь. То есть не сказал, что готов...

И замолк, сообразив, что отступать ему уже некуда.

— Если ты вышел из галереи с душой и чувствами, — заключила Ланда, — значит, готов. Я могу со спокойной совестью предать мои окна огню. Ты увидишь фейерверк, если станешь почаще смотреть в небо. Это будет грандиозное зрелище! Теперь ступай!

Открутила колесо, отвела створку и встала в ожидании. Терехов ступил через железный порог. В устье штольни, зажатом каменной кладкой, было уже светло. Обе лошади стояли около пустой кормушки и лениво перебирали объедки.

— Оставлю тебе жеребца, — сказал он.

Тяжёлая дверь со скрипичным пением закрылась, но сквозь это низкое, неприятное

звучание ему послышался её шелестящий голос и обронённое слово: «Благодарю».

19

В суд его так и не увезли: около часа он топтался на снегу вместе с конвоирами, но автозак не приходил. Стражи куда-то звонили, узнавали и пожимали плечами, обмениваясь короткими непонятными фразами. Потом они даже наручники с Терехова сняли, поскольку замёрзли голые руки, и тем самым поселили дерзкую мысль о побеге. Ворота отъезжали частенько, пропуская машины, и можно было опять уложить неустойчивых милиционеров и сделать рывок. На той стороне дежурил пожилой привратник с автоматом, но из-за неудобства при проверке пропусков, он завернул его почти что за спину, да ещё мешал кургузый и объёмный бронежилет. Завалить эту чурку с глазами не составляло труда, а пока он будет пурхаться в снегу, можно рвануть стометровку до ближайшего угла — а там уже воля вольная...

Если бы не эта случайная встреча с Алефтиной, Терехов бы так и сделал, но её увели в здание изолятора, и она теперь, сидя в неведомой одиночной камере, удерживала от безрассудного побега. Помочь ей можно было лишь будучи свободным законно, чтобы хоть деньги вернули, дабы нанять адвоката! Наконец, искушение закончилось, стражники получили команду отвести задержанного в камеру и, не надевая наручников, привели его почему-то не в одиночку, а в общую, где сидело ещё шестеро и были свободные кровати.

В первый момент Андрей расценил это, как неудобство: в одиночке никто хоть не мешал и не мельтешил перед глазами, а тут сидельцы бродили, громко разговаривали, смеялись и вообще вели себя, как счастливые, довольные люди. Оказалось, что это хулиганы, которых осудили на несколько суток, как хотели осудить и Терехова. А потому как на улице валил снег, то все они собирались на работу — разгребать тротуары, что было занятием весёлым.

Сначала Андрей решил, что стражники что-то перепутали, посадив его, по логике, уголовника, к суточникам, но выводящий конвоир глянул в список, нашёл фамилию Терехова и повёл вместе со всеми на работу. Сбежать теперь вообще не было проблем: в сопровождении одного безоружного милиционера всю команду поставили грести снег возле супермаркета. Некоторые сразу же забежали в магазин, покупать сигареты и пиво, на что конвойный не обращал внимания. И только сейчас Андрей оценил преимущества общей камеры и ещё то, что его, даже неосуждённого, перевели из уголовников в административно арестованные! Этот другой статус показался выгодней, чем побег, ибо явственно запахло свободой. Алефтине грозили десятью годами срока, а ему даже пяти суток не дали. Значит, в полночь, когда пройдёт сорок восемь часов после задержания, надо требовать освобождения!

Наполненный этими мыслями, он с удовольствием покидал снег и подошёл к конвоиру, который от скуки тоже взялся за лопату.

— Вы не знаете, почему меня в суд не повезли? — спросил без особой надежды.

— У вас сопротивление сотрудникам?

— Будто бы да...

— Сегодня судья другой, — с удовольствием объяснил страж. — Этот не арестует. Он нашего брата терпеть не может.

— То есть отпустил бы? — изумился Терехов.

— Из зала суда. Он многих уже отпустил... — походя выдал конвоир служебную тайну и ещё успокоил: — Ничего, завтра будет наш, арестует.

Терехов выдавать своих замыслов не стал,

хотя про себя решил, что дожидаться завтрашнего ареста не станет и начнёт качать права уже сегодня.

Норильский снег можно было убирать бесконечно: пока бригада сгребала одну сторону широких тротуаров, вторая покрывалась на вершок и зарастала сугробами, поскольку по улицам дул нескончаемый, с ровным напором, ветер. К супермаркету часто подкатывали машины и снегоходы самых разных калибров, больше мощные «ямахи», и Андрей между делом к ним приглядывался. У изыскателей на Ямале эта техника была чем-то вроде велосипедов, хотя чаще они пользовались отечественными дешёвыми «Буранами», и только начальство рассекало на импортных.

Едва он увидел настоящий горный снегоход и стал чистить снег возле него, чтобы дождаться хозяина и спросить цену на рынке, едва размечтался, как к супермаркету подлетела омоновская «шишига» и из неё выскочили милиционеры — похоже, группа захвата, что была в самолёте. Они рассредоточились вдоль магазина, кого-то опять ловили. И вдруг одного из них конвойный подвёл к Терехову.

— Вот он.

— Садитесь в машину! — приказали ему, однако довольно вежливо и наручников не надели.

Погрузили не в «шишигу», а в легковушку, и повезли в противоположную от изолятора сторону. Сопровождающие были в гражданском и своей молчаливой сосредоточенностью напоминали скорее работников службы безопасности. Ничего хорошего от такого оборота ждать не приходилось, гадать, что будет, надоело, однако было предчувствие, что сейчас всё и разрешится. По крайней мере, дальнейшая судьба прояснится окончательно.

Снег залепил все вывески, и куда привезли, понять было трудно, хотя у дверей дежурил милиционер. Сразу же провели на второй этаж и распахнули перед ним двустворчатую дверь.

— Входите, пожалуйста.

Терехов вошёл в полутёмную комнату и сразу же увидел Алефтину с маской на лице и в окружении каких-то женщин. Двое мужчин сидели напротив — прокурор, которого Андрей принял за опера, и какой-то очкарик, а один, в форме подполковника — в торце стола. У Терехова была мысль — броситься к ней и обнять, как там, во дворе изолятора, но что-то удержало, и мгновением позже он почувствовал, что его порыв сдержал вид её окостеневшей фигуры, замершей в полном равнодушии. Там, во дворе, она ощутила его близость и сама устремилась навстречу. Там она сама вошла в объятия! Здесь же сидела, как индийское изваяние, сплетя тонкие, холодные на вид пальчики перед закрытым лицом.

Сопровождающие усадили Терехова напротив, и мероприятие сразу же обрело форму очной ставки или какого-то опознания — так в первый миг показалось: есть понятые, подставные женщины. Смущал только букет цветов, упакованный в плёнку и лежащий на краю стола, он вносил неуместную торжественность в происходящее.

Вдруг подполковник, говоривший по телефону, бросил трубку и вскочил:

— Дамы и господа, прошу внимания, — отчего-то со скорбной и возвышенной интонацией пропел он. — Госпожа Терехова, господин Терехов, Городской отдел внутренних дел приносит вам глубочайшие извинения. Произошла досадная ошибка. Наши коллеги из Новосибирска ввели нас в заблуждение. Вы свободны. Простите, что вынуждены были испортить начало вашего свадебного путешествия.

Всё это он произнёс заученно, без особых эмоций и на одном дыхании, будто опасался забыть слова. Возможно, поэтому у Алефтины даже пальчики не дрогнули. Угадать её чувства было невозможно точно так же, как выражение глаз под кожаной маской. Скорее всего, по этой же причине Терехов ничего не ощутил, тем более удовлетворения и ожидаемого восторга. Женщины рядом с женой радовались больше, улыбались, касались её плеч и что-то шептали. Однако в воздухе витала недосказанность, было ощущение, что мероприятие ещё не закончилось, все чего-то ждут, поглядывают на дверь, и пауза затягивается. Вместо облегчения Андрей почуял распирающий приступ сарказма и готов был сказать ответную речь, но смущала непоколебимость Алефтины.