Черное колесо
Шрифт:
Хендерсон тащил меня к ожидавшему катеру. Я сопротивлялся, и он ударил меня. Удара я не почувствовал, но колени мои подогнулись. Носовая часть «Сьюзан Энн» медленно погружалась. Корма легко, как мыльный пузырь, уплывала на волнах. Я видел её в темноте благодаря зелёному свечению платья леди Фитц.
Потом мы оказались на катере. Нос «Сьюзан Энн» приподнялся, словно приветствуя нас, и скрылся под водой. Нас потянуло вниз, но тут обрушилась ещё одна большая волна и заполнила воронку. Потом потащила нас к куполу острова Рафферти.
Путь нам преградил коралловый
Остров покачнулся и осел, как заходящее солнце, навсегда уходя под поверхность моря. Он раскололся там, где его разрезал фиорд, половинки, распались, как разрезанный арбуз, и волна от этого погружения отбросила нас назад.
От острова Рафферти и его белого племени – то ли потомков Педро, то ли слабоумных детей выживших жертв кораблекрушения – не осталось и следа! Остров прекратил своё существование!
Немыслимо было, чтобы гичка удержалась на плаву, но мне показалось, что я вижу её, вижу пронзившие её копья пальмовых стволов.
Крошечная каюта катера была залита водой, Дебора и слепые отчаянно барахтались в ней, махали руками, словно взбивая какой-то дьявольский коктейль. Меня отбросило к борту.
С севера шла ещё одна гигантская волна, как бы приветствуя волны с юга. На ней виднелись белые звезды – листки, которые дал мне Сватлов. Волна обрушилась на нас, прижала, стремясь раздавить скорлупу, защищавшую хрупкие человеческие существа. На мгновение я почти потерял сознание, ощутил холодную хватку моря, его неумолимые пальцы сжимали глину плоти, как будто хотели вылепить нас заново…
Я оказался один в углублении между волнами, вцепившись во что-то вроде водорослей или щупалец, и забился в панике, но тут же понял, что это снасти с обломком бруса. Ни катера, ни тех, кто в нём находился, я не видел.
Но я видел, как волны с севера и юга столкнулись, взметнувшись призрачным гейзером, видел, как они обнимают друг друга в лихорадочном колоссальном объятии. Мне показалось, что я вижу корму «Сьюзан Энн» и на гребне этого объятия зелёный отблеск.
И тут полоса чёрного облака устремилась вниз, словно гигантская чёрная рука опустилась на волны, подбирая что-то, схватила и прижала к своей груди. Облако и вода коснулись друг друга, слились. Море не отдавало свою добычу. Туча и вода тянули в разные стороны, кружились, вращались… водяной смерч!
Меньшие волны замерли, затем, словно вняв призыву, устремились к столбу смерча, влились в него, поднимаясь всё выше и выше по дрожащей водяной колонне, вращались, как в карусели. Все больше воды втягивалось в это вращение.
Рядом со мной из воды вынырнула голова, руки отчаянно цеплялись за пустоту. Вторая волна бросила брус и меня вместе с ним к этим рукам. Я поймал их в кипящей пене и удержал. Это была Дебора; волосы облепили её лицо, в глазах застыл ужас – впервые в жизни она не выглядела спокойной.
Волна поднимала нас все выше и выше, словно по хрустальным склонам синевато-серого Эвереста. Рёва я не слышал – уже давно оглох, но чувствовал его всем телом, точно лист на ветру. Вода несла нас все выше по столбу, словно поднимала жрецов в носилках на ступени вавилонского зиккурата. Я посмотрел вниз: море было далеко под нами. И от одного края горизонта до другого не видно было ничего, кроме пены.
Что мне говорил Светлов о вращении? О следовании за ходом солнца, об индусах, которые на своих вращающихся колёсах поднимаются к верхнему небу? Столб, на котором мы поднимались, всегда оставался справа от меня… Мы движемся в круге deas soil… Deas Soil.
Столб задрожал и изогнулся, как труба из расплавленного стекла. Я мог заглянуть в его мутную пустую середину. По ней, вращаясь, поднималось всё выше и выше зелёное пятно.
И тут облако получило то, что искало. «Рука» поднялась вверх, разорвав связь между морем и небом. Колонна воды обрушилась вниз, как белое тело убитого гиганта, как башни Стеклянного Города, как рухнувшее жидкое небо!
Но прежде чем она ударила нас, маленькая волна протянула мне, чтобы я мог прочесть…
Листок из проповеди Сватлова!
Потом… пустота… безвоздушная и лишённая света, и никаких ощущений, кроме отчаянной бесконечности.
27. ЧЁРНЫЙ РАЙ
Во тьме мелькнул отблеск, но это была не звезда. Он отбрасывал слабое отражение, как будто зеркало из гагата, плыл ко мне. Клок слабо светящегося тумана – туманный корабль. Облачный нос без всякого толчка прошёл сквозь меня.
Чередой проходили смутные лица. Лица, которые я знал и любил, лица, которые я почти узнавал, лица незнакомцев. На всех застыло одно и то же выражение, будто рука художника, вылепившего их, вернулась к ним спустя много лет, обновила и отпечатала имя мастера.
Экстаз – в картинах, к которым я слеп, в песнях, недоступных слуху смертного, в нежном тепле, которое, однако, испепелило бы, если бы я обладал телом; в запахе и вкусе, для восприятия которых у меня не было чувств.
Я не мог позвать их – да и услышали бы они меня? Что я для этих существ, чьи нервы настроены в унисон со сверхъестественной гармонией? Пустяк, отвратительное ничтожество – в лучшем случае слабая тень бесполезной памяти!
Но в глазах, которые я любил больше всего, слезы, хотя губы, которые я любил, улыбаются. И я услышал вздох:
– Однажды ты узнаешь… ты найдёшь меня, дорогой!
Шепчущее эхо всех поющих звёзд!
Я пришёл в себя. Буря утихла. Сквозь разрывы в тучах светило солнце. Вода и воздух были тёплые, но после сна неприятные, как выдохшееся пиво. Мы с Деборой плыли на брусе, и мне было всё равно. Я закрыл глаза, чтобы снова увидеть тьму и исчезнувшее лицо, услышать песнь, но не смог найти их. Всего лишь сон.
Течение прибило нас к группе маленьких островков. Я был заинтересован – и то чуть-чуть – лишь в одном: нужно было высадить Дебору на одном из них. О себе я не беспокоился. Пен умерла, и с ней ушло все.