Чернокнижник Молчанов [Исторические повести и сказания.]
Шрифт:
Рапира поблескивала острыми гранями при свете свечи.
Поставив бутылку на стол, Филин достал с полки, приделанной над столом, почти под самым потолком хрустальную чашу формы такой же, как чаша, из которой Молчанов примачивал и промывал вином рану.
— Теперь чисто, — сказала Сара, подходя к столу с рапирой. Она держала ее за рукоять, зажав рукоять в маленьком кулаке у эфеса.
— Неужели вы отбились от десяти человек? — сказала она, стоя близко около Молчанова.
Она не смотрела на него, потому что чувствовала, что он не спускает с неё глаз. Целый вихрь мыслей пронесся в ней, когда она отирала кровь с рапиры, и сейчас еще не улеглись эти мысли и кружились как листья, сорванные бурей. Еще не стихла в ней эта буря, и от неё ходили волны в душе. Грудь у неё высоко подымалась.
Блеск рапиры заставлял ее щуриться, хотя блеск был тусклый. Но она щурилась, потому что эта рапира, блестевшая в её руках острыми гранями, этот её синий при свете свечи блеск, таил в себе что-то, что было в нем самом.
Тонкие её ноздри слегка раздувались… Она чувствовала, что происходить в ней что-то гораздо большее, чем то, что она испытывала, когда встречалась с ним, раньше, там, в Подолии.
И не торопилась отдать ему рапиру. Оттого, что он был так близко, и оттого, что она держала в руке его рапиру, кровь начинала гореть в ней. Ее всю будто обдавало огнем.
— Куда ее поставить? — сказала она.
Филин откупорил бутылку и стал наливать вино в чашу.
— А вы посмотрите, что там написано, вот тут, — сказал Молчанов, одну руку протянув за чашкой, а другой проведя по лезвию рапиры возле рукоятки.
Она взглянула на это место осторожно, чтобы не порезать пальцев, взяла рапиру в обе руки и покачала отрицательно головой.
Поставив рапиру там, где она стояла раньше, концом на полу, а рукояткой к столу, она сказала:
— Но я не знаю по-латыни. Это ведь по-латыни?
Молчанов не понимал, что с ней сделалось такое. Она не отходила прочь и стояла возле него, может быть, даже несколько ближе, чем это дозволяется приличиями… Но ведь всего пять или десять минут назад она смотрела на него, издали, вся тусклая и поникшая.
Он сталь пить вино.
Она сказала Филину:
— Отец, ты ведь знаешь по-латыни.
Но Филин поднял к лицу руки, вздернул плечи и взглянул на рапиру такими глазами, будто она была живая и вот-вот сейчас прянет как змея и укусить.
Молчанов снова, как раньше, вынул свечу из подсвечника, нагнул и осветил рапиру.
— Читай! — сказал он Филину.
Тот присел на корточки и стал разбирать, что было выгравировано, на этой длинной стальной иголке, еще недавно обагренный человеческой кровью.
Светя Филину, Молчанов смотрел на Сару снизу-вверх.
Такой прекрасной, казалось ему, она никогда не была.
Вдруг Филин вскочил на ноги с сдавленным криком и с исказившимся лицом и замахал на рапиру руками уже теперь совершенно, как на живое существо, внушавшее ужас больший, чем если бы в самом деле на него прянула змея.
Потом он остановил почти безумные глаза на Молчанове.
— Я это знал, — сказал он, пятясь от него, — но я не думал сейчас…
Он был бледен, и у него вздрагивали губы.
Секунду спустя у него стали быстро вздрагивать веки, словно он хотел заплакать.
— Бедный, бедный пан! — произнес он, глядя на Молчанова.
Молчанов вылил остатки вина в чашку отпил из неё немного и сказал тихо, посмотрел на Филина:
— Пусть выпьет и Сара.
Но он замахал руками.
— Ой, Сара! Ой, отходя от него Сара! Разве для того я тебя увез сюда, где столько церквей, что весь город похож на монастырь…
— Что-о? — крикнул Молчанов и даже привстал немного. — Ты?.. Жид?
— Ну что-ж, что жид? — закричал он. — Но здесь не может быть христиан Пандурских, потому что этот народ не знает, как следует даже своих молитв. Вы думаете, где родилась эта ваша проклятая наука о… Да вы знаете о ком… Она родилась в римских монастырях, потому что там слишком много размышляли о нем и слишком много о нем написано книг… И он вылез из этих книг, как паук.
Но Молчанов стукнул кулаком по столу, и он сразу умолк.
Он опять заговорил, словно собирался заплакать:
— Бедный, бедный пан!
И вдруг метнулся к Саре, так как увидел в руках её чашу с вином. Он закричал:
— Ой, Сара, не делай этого! Не пей этого вина!
— Куда?..
И в воздухе сверкнула рапира…
Филин закричал, простирая руки к дочери: —О, Сара!
Но Сара уже поднесла чашу к губам, и в лице её было желание… Она держала чашу обеими руками и смотрела, полузакрыв глаза, и дышала глубоко, немного запрокинув голову.
Филин вспомнил, что когда он кричал о том, зачем он увез Сару именно сюда, в Москву, а не в другой какой-нибудь город, Молчанов что-то говорил ей, — что, он не мог разобрать, так как был взволнован и кричал громче, чем следовало.
И теперь Молчанов заговорил опять, глядя на Сару, должно быть, доканчивая то, чего он не расслышал.
Он говорил:
— Разве я не вижу?.. Выпейте это вино за мое здоровье. Клянусь вам, тогда и в вас прибавится силы и будет в вас радость не от вина, э от того, что вы выпьете за человека, который хочет, чтобы в вас была радость…
Филин снова сделал движение в сторону дочери.
Но Молчанов крикнул грубо:
— Куда?..
И в воздухе перед Филином сверкнула рапира, словно сама вскочившая в руку Молчанова, — так быстро он это сделал.
Филин закричал, простирая руки к дочери:
— О, Сара!
Но Сара уже пила.
Она пила, и Филин видел, что она трепещет и вся горит…
У него вырвался вопль:
— Пане! Пане! Вы заговорили вино! Разве я не вижу, что вы заговорили…
Но он и сам был убежден, что заговорил. Разве он не хотел вернуть Сару в секту? Вернуть Сару в секту значит вернуть ее себе.