Черные боги, красные сны
Шрифт:
Миг он стоял, изготовившись, напрягшись, словно пружина, чувствуя, как холодок страха бежит по его спине, пощипывая кожу, а в это время глаза его шарили в поисках причины охватившего их обоих безумия. Она все еще сидела в полной неподвижности, опустив глаза. Однако, несмотря на то что она даже ни разу не пошевельнулась, он безошибочно понял: его инстинкт оказался прав. Когда он впервые отстранился, увидев ее руку лежащей на своей, он, наверно, почувствовал — нет, она не человек. Теплая белая плоть, и благоухающие волосы, и эти соблазнительные округлости ее обворожительного тела, скрытого бархатом,— все это было лишь маскировкой, за которой пряталось... пряталось... он и сам не знал, что там пряталось, но вся ее красота лгала ему, а по спине его бегали мурашки животного страха перед неизведанным.
Она наконец встала. Как
Шок был настолько сильным, что он просто не поверил своим глазам, и тем не менее он навсегда запомнил все мельчайшие подробности картины, которая ясно открылась перед его взором, настолько ярким было то, что открылось ему в глазах Джудаи. Почти целую бесконечную минуту он и сам не понимал того, что видел. Слишком невероятным было зрелище для слабого человеческого рассудка. С бешено бьющимся сердцем он стоял без движения, глядя в это лицо, которое не может присниться даже в самом кошмарном сне.
Из-под ее длинных изогнутых ресниц на него смотрело... нет, вовсе не бездонный мрак, как он ожидал увидеть вначале. Там, за этими мягкими веками Джудаи, вообще не было никаких глаз. Он смотрел в два обрамленных ресницами миндалевидных провала, в которых клубился серый дым, даже нет, не клубился, а кипел, бушевал, носился, словно дым, поднимающийся от огней самого ада. И тогда он понял, что в этом белом и пышном женском теле, которое называет себя Джудаи, обитает нечто более зловещее, нежели может породить адское пламя. Как это могло оказаться в столь прелестном теле, ему было неведомо, но он знал наверняка, что настоящей Джудаи больше нет. Изучив этот безостановочно клубящийся мрак, он почувствовал, что отвращение наполнило все его существо. Он напрягся всем телом, он почувствовал непреодолимое желание взорвать эту оккупированную адом красоту, уничтожить ее навсегда... и не мог пошевелиться. Охваченный жесткой, ледяной рукой ужаса, он стоял и смотрел.
Она... нет, оно стояло прямо перед ним, слепо глядя на него. И он сознавал, что из его так называемых глаз что-то медленно истекает, что-то сочится из этих серых, дымных провалов. Дым, клубясь, заполнял комнату тонкими струйками и спиралями. Когда до Смита дошло, что происходит, к его горлу подступила тошнота и его охватил панический страх, поскольку запах этого дыма не имел ничего общего с дымом ароматических смол или даже дымом обыкновенного пламени. В нем вообще не было физически воспринимаемого запаха, но сама душа его содрогнулась от этого невыразимого зловония. Он обонял само зло, чувствовал его на вкус, воспринимал всеми другими органами чувств, которыми обладал в этой жизни. Несмотря на неосязаемость этой кружащейся субстанции, она теперь вздымалась волнами, которые становились все выше, накатывая из-под обрамленных ресницами век, из дыр, которые когда-то были глазами Джудаи. Однажды он уже смутно ощущал это, когда, покидая эту комнату прошлой ночью, он оглянулся назад и увидел в полумраке нечто вроде прозрачной вуали серого дыма, окутавшей фигуру этой женщины с
И сквозь эти вихри злобного мрака он вдруг увидел, как шевельнулись губы на лице Джудаи. И в обволакивающей все серости и мраке раздался голос, красивый, богатый, бархатистый голос, словно звучание натянутой золотой струны. Столь прекрасен был этот голос, голос Джудаи, что даже ужас, вложенный в ее слова, не смог вызвать неблагозвучие из гортани, в которой никогда не звучало ничего, кроме музыки.
— Теперь я готова взять тебя, Нордуэст Смит. Время пришло сбросить это тело, а вместе с ним и способы обольщений и облачиться в мужскую силу, прямоту и откровенность, чтобы я могла закончить то, зачем пришла. Это не продлится долго. Твоя сила и жизнестойкость будут нужны мне лишь до тех пор, пока я не подчиню... А потом я смогу пойти дальше в моей истинной форме, чтобы подчинить миры его власти.
Смит только глазами моргал. В речи ее была какая-то пауза, провал, где должно было прозвучать имя, но это была пауза не молчания или тишины. Губы ее продолжали двигаться, хотя и беззвучно, но воздух все-таки сотрясался от бессловесной модуляции, проникающей в мозг столь глубоко, что он ощутил невольный трепет — если только возможно ощущать трепет, когда произносится слово без звука.
Этот сладкозвучный, воркующий, журчащий голос шептал сквозь туман, который становился все гуще, и теперь он едва различал очертания фигуры, стоящей перед ним.
— Я так долго ждала тебя, Нордуэст Смит, человека с таким телом, как у тебя, с таким умом, как у тебя, именно такой человек должен служить мне, исполнять мою волю. Я беру тебя немедленно, от имени великого... Именем великого... приказываю тебе отказаться от твоего тела. Ну!
Последнее слово прорвалось сквозь туман, и Смит вдруг перестал видеть, слепота поразила его, как удар молнии. Ноги его больше не упирались в пол. Он барахтался в тумане столь отвратительного ужаса, что сама душа его корчилась в нем, не находя избавления от этой боли. Какая-то липкая, мерзкая, серая дрянь просачивалась сквозь все его существо, обволакивала, наползала, сочилась, и мозгом своим он ощущал ее прикосновение, доводящее до безумия, так что душа его, содрогаясь от неописуемого ужаса, чтобы избавиться от него, готова была укрыться хоть в самом аду.
Он уже едва понимал, что происходит. Тело его подвергалось переделке, чтобы лишить его способности защищаться и заставить сознание покинуть его. И, понимая это, понимая, что спасти может только чудо, он продолжал отчаянно бороться. Наползающая слизь уже обволакивала душу. Реальность предстала перед ним во всей своей отвратительной, тошнотворной наготе, и он больше не видел способа, как избавиться от этого. В судорожных попытках бежать от этого ужаса, обволакивающего его, сквозило безумие. Но он продолжал яростно сопротивляться.
Это случилось внезапно. Он услышал отчетливый щелчок — и почувствовал освобождение. В какое-то мгновение эти серые, ползущие приступы отвращения прекратились. Он плыл, свободный, легкий и неосязаемый, в пустоте, где не было ни света, ни темноты, не сознавая ничего, кроме блаженного чувства освобождения от мучений.
Постепенно сознание снова вернулось к нему. Теперь он не имел формы, он не состоял из материи, но все чувствовал и все понимал. И он знал, что должен снова найти свое тело. Как — он и сам не знал, но мысль об этом превратилась в мучительное желание, и все его неосязаемое существо так сильно сосредоточилось на этой мысли, что через мгновение комната, которую он покинул, появилась снова и его собственная высокая фигура поплыла через вуаль дыма. С огромным усилием он направил все свои мысли к этой фигуре и наконец начал понимать, что происходит.