Черные боги, красные сны
Шрифт:
Теперь он обладал способностью совершенно ясно и отчетливо видеть одновременно все стороны света. Плавая в пустоте, он осматривал эту комнату. Сначала было немного трудно смотреть на каждую вещь в отдельности, поскольку глаза его теперь никак не могли сосредоточиться на чем-то одном и комнату он видел как широкую панораму, не имеющую центра. Но через некоторое время он научился пользоваться особым приемом концентрации и сначала ясно увидел самого себя, широкоплечего, высокого мужчину с загорелым, жестким лицом, который неподвижно стоял, окруженный медленно клубящимся туманом, окутывающим его густым, отвратительно-липким облаком, и это заставило его с тошнотворным чувством вспомнить, что, собственно, произошло. В ногах у него лежало тело Джудаи. Необыкновенно
Он снова обратил внимание на собственное тело. Этот омерзительно и ужасающе живой туман еще более сгустился, превратившись в тяжелые и вполне ощутимые одежды из противной липкой субстанции, которые постепенно обволакивали высокую фигуру стоящего человека. Но эта субстанция исчезала. Она медленно и неуклонно просачивалась в плоть, которую он покинул. Вот уже почти половина этого липкого тумана ушла, и в это замороженное тело проникало некое подобие жизни. Он видел, как остатки серой дряни, которая и была этим Нечто, завладели его покинутой личностью, пробудив в ней холодную и чуждую жизнь. Он видел, как Нечто берет под контроль его нервную систему, его тренированные мышцы, и первое его движение было столь знакомым: быстрым жестом он сунул бластер в кобуру под мышкой. Он видел, как фигура, которая только что была им самим, передернула плечами, чтобы убедиться, что ремешок на месте. Он видел, как он длинными, легкими шагами пересек комнату — точно так же и он ходил совсем недавно. Он видел, как его собственные руки берут из тонких пальцев с розовыми ногтями резную шкатулку слоновой кости.
И только тогда до него дошло, что он может читать чужие мысли, они были для него как открытая книга, он понимал их, как прежде понимал человеческую речь. Но в комнате были только чуждые мысли — так думало Нечто, и раньше эти мысли не были доступны пониманию человеческого существа и не имели для него никакого смысла. Но теперь он начал понимать многое, и в его сознании появилось множество еще не совсем непонятных, неясных, странных понятий и идей.
И вдруг сквозь нагромождение этих неясных мыслей, как молния, сверкнуло имя, и энергия его ударила с такой силой, что на мгновение Смит потерял способность видеть окружающее и его швырнуло обратно в пустоту, где не существовало ни света, ни темноты. Он стал пробиваться обратно в комнату, в то время как его развоплощенный разум пытался собрать воедино кусочки нового полученного им знания, в котором это имя пылало подобно маяку, став центром и средоточием всех отдельных кусочков знания.
Это и было то самое имя, которое уши его не смогли услышать, когда губы Джудаи произносили его. Теперь он знал: несмотря на то что человеческие губы могли произнести его по слогам, человеческий разум не мог его понять, охватить целиком. Таким образом, оно никогда не могло быть произнесено человеком в здравом уме и рассудке, а также не могло быть услышано им или понято. И даже в этом случае его бессловесная вибрация пронизала мозг волнами мистического ужаса. А теперь, когда его сила со всей своей мощью ударила по его незащищенному сознанию, могущества этого имени оказалось достаточно, чтобы выбить его из состояния сосредоточенности и контроля.
Это было имя некоей сущности, столь могущественной, что даже в его теперешней нереальности он содрогнулся. Это было нечто, чью полную мощь неспособно постигнуть сознание, облеченное в плоть. Только в своем развоплощенном состоянии сознания он мог постигнуть его. И его разум отвернулся от этого ужасного имени в тот момент, когда он погружался все глубже в чуждые мысли, которые возникали в существе, имевшем его тело.
Теперь он знал, зачем Нечто явилось. Он знал, какова цель сущности, которая носила
Это имя пребывало как некая огромная нависшая тень среди далеких предков марсиан миллионы миллионов лет тому назад. Оно пришло из своего логова за пределами этого мира и обитало во всей своей ужасающей сущности среди людей, высасывая жизни тех, кто стал ему поклоняться и править миром, наводя такой ужас, благоговение и страх, что даже теперь, когда прошло несчетное количество эонов, несмотря на то что было забыто даже о его существовании, благоговение и страх все еще продолжали жить в умах отдаленных потомков первых его почитателей.
И это имя даже теперь не ушло из мира целиком. Оно отступило, удалилось, и причины этого слишком значимы, чтобы можно было постигнуть их человеческим разумом. Но оно оставило после себя капища и храмы, и каждое из этих сооружений или мест было маленьким входом, поэтому жрецы, которые посвятили себя служению ему, постоянно приносили ему подношения. Иногда они были одержимы силой своего божества и произносили его имя, которого их приверженцы слышать не могли, и тем не менее ужасное его звучание сотрясало все вокруг, как удары урагана. И это и породило ту странную, темную религию, которая на Марсе уже давно потеряла всякое доверие и силу, хотя так до конца и не умерла в душах людей.
Теперь Смит понимал, что Нечто, которое теперь обитает в его теле (хотя он никак не мог до конца понять, для чего именно и зачем), было посланником из Запредельного мира. Оно могло быть частью той огромной сложной энергии, которая и носила это имя. Он так и не узнал этого. Мысли, которые оно порождало, были слишком чужды, чтобы значить что-нибудь реальное для его рассудка. Когда оно даже мысленно возвращалось к своему истоку и по нему пробегал отсвет могущества этого имени, Смит быстро научился съеживаться внутри себя, пряча, уводя подальше свое сознание, пока эта мысль не пройдет мимо. Это было подобно тому, словно он через открытую дверь смотрел, как пылают адские топки.
Он видел, как тот Смит медленно вертит в руках шкатулку, как его бесцветные глаза изучают ее поверхность. Но его ли это были глаза? Или под его веками теперь обитал мрак этого Нечто? Он и сам не знал, не мог сказать точно, поскольку не мог заставить себя сосредоточиться на этом туманном, темном обитателе его собственного тела. Его особенности, характерные черты были такие чуждые, такие отталкивающие.
Ага, вот его пальцы нащупали тщательно замаскированное место, надавив на которое шкатулку можно открыть. Он не мог в точности определить, что произошло, но внезапно увидел, как дергает шкатулку, пытаясь ее открыть, крутит ее и так и этак, пытается подцепить что-то, и вот шкатулка распадается на две половинки по неровной линии. И из нее стал выходить густой туман, тяжелая, почти неощутимая дрянь, в которой шарили его руки, словно в складках одежды.
Этот туман медленно потек вниз, на пол, в то время как на его глазах он сам, стоящий там, в тумане, вытащил какую-то штуковину, немного приоткрывшую завесу тайны, которая до сих пор скрывала все происходящее. Смит узнал этот странный символ, лежавший в заполненной туманом шкатулке. Он был сделан из вещества, которое не встречалось ни в одном из трех миров,— это был полупрозрачный металл, сквозь глубины которого тусклый дым распространялся неясными завитками, кольцами и струйками. И форма его повторяла форму символического изображения, часто повторяющегося в резьбе, украшающей стены каждого марсианского дома. Смит уже слышал толки об этом талисмане, повторяющиеся из уст в уста на тайных сходках космических пиратов. Само существование его было для всех тайной, кроме тех флибустьеров космических трасс, от которых ничто не может укрыться.