Черный цветок

Денисова Ольга

— Иди сюда. Ляг.

Есеня вздохнул: вдруг старик увидит, что он боится? И почему игла, прошивающая кожу, так его пугает? Ничего же страшного нет. Подумаешь! Он вспомнил, как трое разбойников держали Брагу, когда Ворошила зашивал ему рану на груди…

— Да не бойся, — улыбнулся старик, — чего трясешься-то?

— Холодно, — Есеня презрительно фыркнул и сел на лавку, а потом вытянулся на ней, задрав подбородок вверх. Пусть не думает, что он испугался.

— Ого! — воскликнул старик и пригнулся ниже.

— Чего? — не понял Есеня.

— Где

ты взял эту вещь, мальчик?

Есеня сел и зажал медальон в кулак — он совсем забыл про него, иначе бы спрятал заранее.

— Нигде, — буркнул Есеня.

— Ты знаешь, что это такое?

— Знаю. Но не скажу.

— Не бойся, я не стану его отбирать, — старик улыбнулся, — мне он без надобности. Я просто полюбопытствовал. В этой вещи скрыта огромная энергия, для меня она светится красно-коричневым цветом, а этот цвет означает близкую смерть или страдание. Цвет запекшейся крови. Я ведь сначала подумал, что смерть грозит тебе, пока не увидел ее. Очень ярко светится.

— А что это значит? Значит, медальону грозит смерть? — Есеня решил, что это добрый знак — он безоговорочно поверил в то, что медальон светится каким-то там цветом.

— Не обязательно. Это же вещь, а не живой организм. Возможно, в ней накоплены страдания людей. Или она забирает чужие жизни. Я поэтому и спросил, знаешь ли ты, что это такое. Значит, тот благородный господин, который дрался с тобой, хотел отнять ее у тебя?

— Ну да. А вы что, его видели?

— Видел. Ложись, у тебя течет кровь. Я дернул тебе подбородок несколько неосторожно. А все потому, что в свечении этой вещи меркнет все остальное.

Старик положил подушку Есене под спину, так что голова оказалась запрокинутой назад.

— Я не сделаю тебе больно, не бойся, — старик нагнулся губами к ране и прошептал что-то, как только что шептал над головой Полоза.

Есеня действительно не почувствовал боли, только прикосновение иглы.

— А как это у вас получается? — спросил он.

— Закрой рот, — тихо ответил старик, — это совсем не трудно.

— А меня можете научить?

— Закрой рот. Могу, лет за пятьдесят примерно.

Есеня рассмеялся.

— Ты можешь помолчать? — старик убрал руки и посмотрел на Есеню укоризненно, — и пять минут полежать спокойно?

— Могу, — вздохнул Есеня.

— Не может, — вдруг раздался шепот Полоза, — даже если в ухо дать.

— Полоз! — Есеня вскочил, но старик уложил его обратно, — Полоз! Ты… ты живой!

— Я чуть живой. И, судя по всему, у меня с головой что-то. Что случилось, Жмуренок? Я ничего не помню…

— Заставьте его не двигаться хотя бы несколько минут, — покачал головой Улич, — я должен зашить ему рану, нанесенную саблей.

— Саблей? — Полоз попытался подняться, но тут же застонал и медленно опустился на подушку.

— И вы не двигайтесь тоже. У вас сломаны кости черепа. Вам станет плохо.

— Мне уже стало плохо, — проворчал Полоз, — что с мальчиком?

— Извините, я неудачно пошутил. Это неопасная рана, просто мальчик гордиться тем, что ее нанесли саблей.

— Полоз,

это Избор! — крикнул Есеня.

— Пожалуйста, заставьте его замолчать. Он испачкал в крови всю лавку.

— Жмуренок, — устало выдохнул Полоз, — помолчи.

— Полоз! Мой нож даже не затупился!

— Послушайте, дайте ему в ухо, — попросил Полоз старика, — мне не хватит сил.

Есеню уложили спать над печью, на полке, где до него лежал мешок с крупой, соль и множество мешочков с сушеными травами. Оказалось, что Полоз не помнит, как на них напали разбойники, и Есеня, дрожа и кутаясь в шубу, рассказывал ему обо всем с самого начала. Он долго колебался, говорить ли о том, что Избор обвиняет Полоза в честолюбивых планах, но потом решил сказать. Полоз нисколько не обиделся, только усмехнулся.

Ночью ему опять стало плохо, Улич размотал повязки, и снова мял его голову руками, а из раны текла кровь. Есене было страшно. На этот раз Полоз сознания не терял, и Есеня видел, как ему больно, какой он бледный, видел капельки пота у него на лбу и слышал тяжелое дыхание. Есеня хотел слезть вниз и хотя бы подержать Полоза за руку, но старик сердито велел ему оставаться на месте.

Потом Полоз уснул, а Есеня долго ворочался и прислушивался, дышит ли он. Улич сказал, что Полоз не умрет, но Есеня все равно боялся. И когда старик заснул, он потихоньку слез с полатей и сел рядом с Полозом на пол, подложив под себя пару досок, которые не успели сжечь, подтянул босые ноги в шубу, и сидел, стискивая влажную ладонь Полоза в руках и прижимая ее к щеке.

Утром Есеня проснулся, снова дрожа от холода. Тело затекло, и Улич, который растапливал печь, недовольно покачал головой, глядя, как Есеня поднимается и потягивается.

— Не спалось в тепле? — спросил он.

Есеня пожал плечами.

— Твои вещи высохли, так что можешь одеваться. А чтоб согреться, пробегись, принеси еще дров.

Сначала Есеня не понял, что показалось ему странным этим утром, и догадался только когда вышел из лачуги на берег: море успокоилось. Светило солнце, легкий морозец пощипывал лицо, а по морю катились круглые, невысокие волны, и, шипя, выползали на песок. Над водой висел туман, но и сквозь него в солнечных лучах море было бирюзовым. Есеня набрал побольше дров, и почувствовал мучительный голод. Наверное, нехорошо объедать бедного Улича, по всему видно, что еле сводит концы с концами. Надо сходить в город и принести поесть.

И тут Есеня понял, что денег у них с Полозом на двоих осталось всего ничего: пять серебряников и немного медяков. Как они теперь поедут обратно? Да только ночлег на постоялом дворе обходился им в серебряник! Конечно, найти ночлежку за пять медяков на человека тоже можно, но перевозчики не повезут их домой забесплатно, на двоих это не меньше золотого! А если они пойдут пешком, то им не хватит денег на продукты в дорогу.

Есеня вывалил дрова около печки, и спросил у старика:

— Нам, наверное, надо перебираться в город?