Черный лебедь. Романы
Шрифт:
– Обиделась? Я? С чего бы это?
– в ее голосе чувствовался холодок.
– Этого не должно быть. Но всегда есть опасность недоразумения, и боюсь, я навлек ее на себя. Вы могли посчитать, что я слишком вольно вел себя. Это было только...
– Не надо, - прервала она.
– Какое же это недоразумение? Я слышала ваше объяснение майору Сэндзу. Это была всего лишь комедия для обмана капитана Лича. Я же понимаю, что это необходимо.
Однако холодность в ее тоне не уменьшилась, и это озадачило его.
– И вы простите ее?
– спросил он.
– Ну, конечно. Вы очень хорошо играете, месье де Берни.
– Да?
– Настолько хорошо, что на момент и меня ввели в заблуждение. На какое-то мгновение я действительно поверила, что ваша тревога и забота были настоящими.
– Уверяю вас, что так оно и было, - запротестовал он.
– Но... едва ли до такой степени, чтобы я имела глупость предположить...
Эта жалоба вызвала у него вспышку горячности.
– До какой бы степени вы ни предполагали, ваше предположение вряд ли будет соответствовать действительности.
– Но действительность заставила вас играть комедию, которую вы сочли необходимой для данной ситуации.
– Ах, боже мой!
– воскликнул он, переходя на родной язык, что иногда с ним случалось в минуты волнения.
– Может быть, - начал он, но вовремя спохватился, чтобы не сказать: «Может быть, вы, обиделись, приняв проявление заботы за притворство?»
– Вы что-то собирались сказать?
– спросила она, когда он умолк.
– Нечто невыразимое словами.
Ее тон несколько смягчился.
– Если бы вы все-таки попытались выразить, мы, возможно, добрались бы до истины.
– Бывают истины, до которых лучше не добираться. Они подобны запретному плоду с Древа Знаний.
– Здесь не рай, месье де Берни.
– Я не так уже уверен в этом. В последние дни я как будто ближе стал к раю.
После этих слов наступило долгое молчание, и он начал опасаться, что на этот раз в самом деле обидел ее. Но она, глядя прямо перед собой на светлый песок и сумеречное мерцание воды за ним, где виднелся темный силуэт «Кентавра», ответила вопросом:
– А в вашем раю, месье де Берни, играют комедии?
Если до сих пор он еще сомневался, то теперь все сомнения отпали. Она ждала от него откровенного признания. Едва ли можно было сделать более ясное предложение. Он провел рукой по лицу и обнаружил, что лоб у него влажный. Правда, ночь была теплой, но не настолько, чтобы потеть с его комплекцией, и он понял, что пот выступил от волнения.
Наконец он ответил приглушенным голосом:
– Считайте, Присцилла, что я знаю, где для меня установлены границы.
И снова наступило молчание, принесшее разочарование ей и страдание ему. Затем чисто по-женски она снова вернулась к началу разговора.
– Значит, сегодня это не было комедией? Или, скажем, не совсем комедией?
– в ее голосе послышались вкрадчивые нотки.
– А чем же еще это могло быть? Я - это я, а вы - это вы, и единственной связью, что судьба перебросила между нами, может быть только мост притворства.
– Судьба, возможно, ну а вы сами? Вы... вы не строите никаких мостов?
– Я никому не нужен с грузом моего прошлого, - почти грубо ответил он.
– Разве вы не можете сбросить хотя бы часть этого груза?
– Может ли человек отбросить свое прошлое, свою натуру? А ведь оттуда тянется мой путь.
Она тихо покачала головой и, отвечая, наклонилась к нему.
– Ваша натура не так уж перегружена прошлым. Я наблюдала за вами. Что же касается прошлого... А что такое прошлое?
– Наше наследство в настоящем.
– Разве нет людей, отвергших свое наследство?
– Только не в том случае, когда наследуют от себя. Тогда это часть самого себя.
Она вздохнула.
– Как вы упрямы! А вы вполне уверены, что это ваше смирение не является формой гордости?
– Гордости?
– повторил он с вопросительной интонацией, а затем, помолчав, в раздумье добавил: - Возможно, так оно и есть. Упрямая гордость нужна мне, чтобы служить Чести, и, может быть, этим служением я смогу удостоиться вашего хотя бы мимолетного внимания к себе.
– А если бы оно оказалось не мимолетным?
– спросила она мягко.
– Нет, - ответил он твердым голосом, и немного отодвинулся, словно для того, чтобы теплое и нежное прикосновение ее руки не расслабило его волю.
– Позже, когда вы снова окажетесь в своем кругу и вернетесь к привычному образу жизни, вы станете смотреть на это приключение, как на какой-то невероятный ночной кошмар, от которого счастливо пробудились. И не стоит брать из него ничего такого, что потом испортило бы вам прекрасную безмятежность вашего будущего.
– Шарль!
– она коснулась его руки, покоившейся на колене.
Он взял ее руку и, не выпуская из своей, поднялся, заставляя встать и ее.
– Я запомню это, Присцилла, запомню навсегда и клянусь вам, что ради этой памяти стану лучше. Вы и так много дали мне. Я буду ценить это всю жизнь. Но большего давать не следует.
– А если бы таково было мое желание?
– спросила она едва дыша.
Его твердый ответ прозвучал незамедлительно.
– Та самая моя гордость и не позволит мне принять такой дар. Кто вы и кто я? Вдумайтесь получше, что это значит. Спокойной ночи, дорогая, - он поднес ее руку к губам, а затем поднял для нее занавес.
– Завтра все представится мне сладким сном, который я видел здесь под звездами, а вам на вашем ложе покажется, что я и не вызывал вас.