Черный свет
Шрифт:
Можно. Вот только как? Она всегда была слишком стеснительной, слишком испуганной, слишком слабой, и сейчас выдерживать каждый взваленный на спину груз становилось все сложнее и сложнее, с каждым днем образ мамы всплывал все чаще, рвал душу все сильнее, и Ольга уже не знала, откуда черпать сил, чтобы справляться со всем этим.
Чайник посвистывал, кран капал барабанящими каплями прямо по голове, а девушка все терла воспаленные глаза и бледные щеки, отводя еще влажные, неровно прокрашенные черные пряди. Одиночество пожирало ее, как старый забытый хлам на чердаке.
Впрочем, этим хламом она, по сути, и была.
Чайник взвивался дымным паром в воздух, но Ольга уже не ощущала ни свиста, ни горячей пульсации кислорода
Перед глазами застыло раскинувшееся тело под покрывалом и отброшенная материнская рука, все еще теплая от горячей воды, но стремительно остывающая в полутемной комнате, рыхлая на ощупь, от которой ее детские пальчики пришлось отрывать почти с кожей. Губы кололо, и Ольга приложила к ним пальцы, баюкая внутри совершенно отчаянную и крайнюю меру, которую ее организм, не спавший вторые сутки, смешанный с грязью из лужи на дороге и кровью у ног от разбитой чужой головы, сейчас считал главным и самым нужным преимуществом. Смертельно усталая, только приняв это решение она наконец почувствовала, что сможет найти выход из клетки, в которую сама себя загнала. В пустой, отчаянно черной клетке, где в нее некому было даже ткнуть пальцем.
Клетки, из которой вела только одна дверца. Дверца в никуда.
Привстав на носочках, она дернула створку окна и распахнула его, заставив водопадом низвергнуться с подоконника старые баночки, чашечки, тарелочки из-под продуктов, которые ей всегда было жаль выкинуть: «авось пригодятся». Отпрыгивая мутноватыми мячиками от пола, они разлетелись по всей кухне, образовав незатейливый калейдоскоп. Последним рухнул цветок с округлыми, мясистыми листьями, выживающий на этой богом забытой кухне каким-то неведомым чудом – Ольга постоянно забывала его поливать, и он стоял, прижимаясь к холодному стеклу окна, обуреваемый жаждой и отсутствием внимания.
Упав, керамический горшок раскололся на две половины, исторгая из себя черный перегной с намешанным светлым песком, а цветок переломился у основания, осыпавшись зеленой листвой. В комнату ринулся ледяной, влажный ноябрьский воздух, и Ольга, высунувшись в окно, вдохнула его полной грудью.
Сев на подоконнике по-турецки, она пренебрежительно выщелкнула сигарету из пачки и позволила огоньку на верхотуре ее облитого дождем дома заплясать, дробясь в далеко застывших внизу лужах. Подобрав под себя худые бледные ноги, она выпустила дым, который мгновенно смешался с вьющимся из квартиры паром от чайника. В зрачках ее расплывались пятнами оранжевые огоньки и точки гудящих, мчащихся запоздалых машин.
И пустота, оглушительная пустота – что снаружи, что внутри.
Докурив, она бросила зажженный окурок вниз, и он полетел туда, похожий на маленькую ракету, терпящую крушение, чтобы раствориться в черном ночном воздухе. Следом за сигаретой полетел мобильный телефон, который принял смерть с героическим треском, распавшись на части на мерзлом асфальте. Ольга равнодушно проследила за ним, подумав, что больше не будет в ее жизни звонков от редактора среди ночи, срочных аварий, которые необходимо заснять и поставить на сайт, и не будет телефон молчать часами, днями, неделями, когда без работы она окажется, по сути, совершенно никому не нужна…
Встав на ноги, Ольга откинула одеяло, оставшись в одном белье, и сделала глубокий вдох, наполнив легкие запахом прелой, начавшей гнить листвы, запахом гари и дыма, влагой, что раздражала кожу россыпью мурашек. Босые пятки обвивал ветерок, девушка покрепче вцепилась в оконную раму, и, задержав дыхание, отпустила свою душу на волю.
…В пустой кухне свистел чайник, вода в нем бурлила и оседала влагой на стенках, выпариваясь, грозя закоптить все вокруг чадом. Обиженный цветок беззвучно умирал на холодном полу. Влагой ветер трепал полупрозрачную занавеску, заставляя ее виться, как белому флагу.
Флагу капитуляции. Флагу, признающему, что жизнь победила.
Что жизнь вытравила из нее все, что только можно было вытравить.
Глава 2
Согревающая льдом
Будильник простужено замолк, погружаясь в сонную предрассветную зимнюю дрему, и маленькая Оленька позволила себе тоже закрыть глазки, нежась под пухом тяжелого одеяла. Впереди ее ждал длинный и ответственный день, ведь читать стихотворение о маленьком щенке доверили лишь ей, и она, беспрестанно дергающая усталую после работы маму, бродящая за ней хвостиком по квартире, сжимающая тонкую книжку с цветными страничками, смотрела грустным и умоляющим взглядом. В итоге мама сдалась и вот теперь Оленька, лежащая на самой мягкой в мире подушке в самой теплой в мире постели думает о том, с каким трепетом и дрожью в голосе будет декламировать грустные строчки…
Девочка резко села на кровати, позволив прохладному утреннему воздуху скользнуть по спине, облаченной в тонкую ночную рубашку, и протерла заспанные глаза. Нет, спать никак нельзя, ведь тогда она запросто может опоздать, а кто тогда расскажет о лопоухом Шарике, которого выбросили из дома?
Крепкие и жаркие объятия пухового одеяла никак не хотели выпускать из своего плена, но девочка преодолела соблазн рухнуть в мягкость и уют и встала с кровати. Босые ноги обожгло холодом, и она первым делом бегом бросилась в родительскую комнату, где на кресле ее уже поджидали теплый халатик, вязаные носки и колготки в смешных утятах. Глядя на них и морщась, девочка подумала о том, что следовало бы напомнить маме – она уже не маленькая. Оленька – ученица второго класса, и не престало ей носить колготки с легкомысленными утятками и котятками.
Сегодня ей хотелось выглядеть по-особенному волшебно.
На кухне было жарко – стекло запотело от пара из чайника, и родительских теней, мечущихся в танце извечной ссоры, было почти не видно. Девочка постеснялась заходить к ним, заслышав приглушенные, но яростные крики, и, громко прочищая горло хрипловатым кашлем, гордо удалилась в ванную комнату, чистить зубки.
В ванной было темно – тусклый свет электрической лампочки едва согревал искусственным светом холодный фаянс белоснежного унитаза и глубокой ледяной ванной, в которой сейчас не было и ни намека на горячую воду. Оленька, в который уже раз, между прочим, замерла перед огромной, густо перепачканной в мыльных разводах полкой с вереницей кремов, скрабов, масок, мечтательно задумываясь о том, что однажды и она станет обладательницей такого богатства. Осталось только вырасти «достойным человеком», и можно будет покупать любые баночки и бутылочки, какие только ее душа пожелает.
Скорее бы, подумала Оленька, запрыгивая на невысокий стульчик и протягивая руку за зубной пастой с клубничным вкусом. Будущее представлялось ей безумно интересным и прекрасным миром, где можно не спать, сколько душе угодно, покупать любые вредные и вкусные сухарики, кушать их прямо в кровати, а также гулять допоздна.
Счастливые эти взрослые, что могут так жить. Оленька снова поторопила время и густо мазнула зубной пастой по своей маленькой зеленой щетке. В ванную хлынула теплая вода, и девочка с удовольствием смочила ладошки, разогревая холодные пальчики. Она обожала плескаться в ванной, и с гордостью всегда пополняла собственную коллекцию резиновых уточек – розовых, желтых, синих, в смешных шапочках и с цветастыми плавательными кругами. На секунду Оленька прекратила чистить зубы и замерла, наполнив рот пышной белоснежной пеной со сладким клубничным ароматом, и, вспомнив про колготки с уточками, подумала – а не слишком ли она уже взрослая дама для такой коллекции?