Червонные сабли
Шрифт:
С видом надменным и брезгливым присматривался Шатохин к Сергею, зашел с одной стороны, о другой.
– Никак нет, господин полковник, - сказал он.
– Этого не помню. Во всяком случае, я его не видел.
– А другой?
Вид у Леньки был страшный: черное лицо в кровавых подтеках. Шатохин долго вглядывался в него, узнавал и не узнавал. Потом отступил на шаг, будто испугался:
– Этот был!.. Клянусь честью офицера... Он участвовал в налёте на штаб, сидел в автомобиле. Я его отлично помню, он был в форме подпоручика. Господин полковник, если возможно... я вам ручаюсь...
Ленька не расслышал, о чем просил кадет. Старшие офицеры медлили с ответом, точно сомневались, нужно ли поступить так, как предлагает Шатохин. Потом Туркул позвал дежурного и одними бровями показал на Леньку:
– Этого увести... А с тобой, бессмертный, мы еще не закончили разговор.
Сережка, Сережка... Рваный рукав свисает с плеча и видно обожженное тело. Растрепаны волосы, губы почернели, а во всем облике смертельная усталость. Но держит он себя твердо. Наверно, хочет показать младшему братишке пример стойкости... Не бойся, Сережка, выдержу.
Когда Леньку увели, он слышал позади глухие удары и то, как Сергей отплевывался кровью и кричал:
– Оглянитесь, гады, красная месть идет за вами!
3
Толкая прикладом в спину, Леньку вели по двору. Почему так много белогвардейцев собралось вокруг и они смотрят на него?
– Энтот, что ли?
– спрашивали друг у друга солдаты.
– Он...
– Ишь, нехристь большевистская... Дай ему с левой, Матвей.
– Можно!
– И казак в приплюснутом картузе подошел, чтобы ударить Леньку, но конвойный не допустил.
– Дай я его отправлю на тот свет, - продолжал моложавый казачина с пышным чубом.
– Я сказал, не трожьте!
– сердился конвоир и толкал пленника прикладом, чтобы пошевеливался.
Леньку заперли в пустой хате, где было несколько окон, забитых снаружи досками. В полумраке виднелась широкая лавка у стены. Он присел на краю и прислушался.
Вечерело. Где-то далеко пропел петух, заблеяли овцы: должно быть, с поля возвращалось стадо. И опять донеслась негромкая песня:
– Солдатушки, бравы ребятушки,
А где ваши дети?
– Наши дети - пушки на лафете,
Вот где наши дети!..
Со связанными руками, шатаясь, Ленька обошел комнату в надежде найти хоть глоток воды. Пол в хате был земляной, и пахло сыростью. Но он не нашел воды. Под ногами хрустели зерна рассыпанной пшеницы: наверное, раньше здесь хранили зерно, а потом сделали тюрьму.
Он вернулся и снова сел на лавку. Позади раздался шорох. Ленька оглянулся и увидел крысу. Потом пробежала вторая. И Леньку взяла тоска. Вспомнил он Кампанеллу, ученого монаха. У того тоже в «крокодиловой яме» бегали крысы. Только был он прикован цепями и стоял по колено в грязи. От этих дум Леньке показались не трудными его испытания. Куда ему равняться с Кампанеллой! Только и сходство у них, что оба за Коммуну борются...
Загремел замок. Пригнувшись, в хату вошел часовой, пошарил фонарем по стенам, остановился на Леньке и приказал:
– Встать!
Ленька не пошевелился, да и тяжело было подниматься: болели связанные за спиной руки.
По легкой надменной походке, а потом и по белой черкеске с кинжалом узнал Ленька своего заклятого врага. Часовой, передавая Шатохину фонарь, осветил дорогой кинжал на поясе и засученные по локоть рукава.
– Иди, голубчик, оставь нас одних, - сказал Шатохин почти ласково.
Солдат вышел, прикрыв за собой дверь.
Должно быть, знал подлый кадет, что руки у Леньки связаны за спиной, знал и потому вел себя уверенно. Вот он направил луч света в лицо пленнику и заставил зажмуриться, наклонить голову.
– Я пришел спросить, какое дерево ты больше любишь: осину или дуб? Там делают виселицу, и я хотел предоставить тебе право выбора.
Знал Ленька, что будет кадет паясничать, разыгрывать из себя победителя.
– Что же ты молчишь? Пожалуй, лучше дуб. А то бывали случаи, когда перекладина обламывалась.
– Ленька не отвечал, с ненавистью оглядывая врага.
– Ладно, шутки в сторону. Давай продолжим разговор.
– Мне с тобой не о чем говорить. Пуля по тебе плачет, буржуйский выродок.
– Ой как страшно... Страшнее, чем тогда, в балке, когда ты побоялся в меня стрелять и убежал.
– Врешь, гад! Отпустил я тебя и до сих пор не могу простить самому себе.
Кадет хмыкнул:
– Отпустил... Сам тогда струсил, а теперь оправдываешься...
– Ты же говорил: встретимся в бою. Испугался?
– Вижу, куда гнешь: хочешь, чтобы и я тебя отпустил. Нет, голубчик. Я твои кишки на палку наматывать буду. Ты у меня покорчишься...
Кадет злился, и Ленька понимал почему: не покоряется пленный, не ползает у ног. Ленька чувствовал силу свою.
Теперь между ними стояли не детские распри - сама Революция стояла между ними!..
Кадет поставил фонарь на пол и прохаживался, заложив руки за спину.
– Скажи мне, пожалуйста, за что ты воюешь?
– Тебе не понять, за что я воюю.
– А все-таки?
– Я за то воюю, - сказал Ленька, с трудом подавляя злость и обиду, - чтобы таких паразитов, как ты, не было на земле.
Кадет ухмыльнулся:
– Здорово, однако, затуманил вас Ленин...
Шатохин снова прошелся и вдруг остановился.
– Откажись от Ленина - и я отпущу тебя, - неожиданно сказал он и пристально взглянул на противника.
– Скорее ты подавишься своими словами, гад!
– проговорил Ленька и ударил ногой по фонарю так, что он разлетелся вдребезги и пламя погасло.
Тотчас распахнулась дверь, и в хату шагнул часовой.
Глядя в темноту, он тревожно окликнул:
– Господин поручик, где вы?