Четверо детей и чудище
Шрифт:
— А почему ж мы тогда в Оксшоттский лес не вернулись? — спросил Робби. Он бежал за мной следом.
— Не знаю. Такое вот волшебство. Когда те дети из книжки пожелали крылья, они после заката в высокой башне застряли, на самой крыше.
— А круто было бы крылья попросить. — На секунду отвлекшись, Шлёпа раскинула руки и «полетала» в темноте. — Может, в следующий раз их и пожелаю.
— Сейчас не твоя очередь. Ты уже загадала. И полюбуйся, куда это нас завело. — Я наконец осознала наше положение и запаниковала: — Как мы доберемся домой? Что скажут папа с Элис? Они будут рвать и метать. Нас же полдня не было!
— Сейчас найду телефон, — сказала Шлёпа. — Эх, опять я в этих дурацких джинсах. До чего ж у меня был классный костюм. Здорово я в нем смотрелась, скажи? — Она постучала пальцем по экрану мобильника и резко втянула воздух. — Мамочки! Пятьдесят семь пропущенных звонков! И бог знает сколько эсэмэсок. «Где вы? Мы волнуемся, возвращайтесь! Если вы решили так поиграть, то это очень гадкая игра. Шлёпа, УМОЛЯЮ, ответь! С Моди все в порядке? Моди с тобой? Шлёпа, Моди же совсем малышка. Немедленно приведи ее обратно. Мы звоним в полицию!» Черт, там еще куча такого.
— Сейчас я даже рада, что мама мне телефон не покупает, — сказала я. — Лучше позвони Элис, Шлёп. Она же там с ума сходит.
— Не из-за меня ведь — она только о Моди волнуется, а с ней все в порядке, правда же? Моди? — позвала Шлёпа в темноту. Голос у нее вдруг стал резкий.
— Шлёп-Шлёп, — сонно отозвалась Моди, примостив голову на моем плече.
— Все в порядке, она у меня. Шлёп, ты можешь спуститься со сцены? Такая темень, я боюсь, как бы ты не упала, — сказала я.
— Я же с тех крутых платформищ не упала. Туфли просто отпад! Я в них прям как взрослая. А слышала, как я пела?
— Да весь Лондон слышал! — сказала я.
— Я некоторые песни помню. Сейчас! Я была девчонкой сердитой… — Получилось слабо и скрипуче, как раз как у сердитой девчонки.
— Без волшебства не получается, — сказал Робби. — Я же разучился по деревьям лазить, забыла?
— Это потому что ты бездарь. А у меня еще как получается. Просто звучит непривычно, потому что без микрофона, — яростно выпалила Шлёпа, но, судя по голосу, она чуть не плакала.
— Не переживай. Ты обалденно пела, весь стадион был в восторге. Ты была суперзвездой!
Я ждала, пока она скажет, что я тоже была суперзвездой, гениальной популярной писательницей, — но зря надеялась.
— В общем, давай позвоним папе и Элис, и… и, видимо, папе придется сюда за нами приехать, — сказала я. От одной этой мысли у меня в животе екнуло, но я знала, что звонить надо немедленно.
— Он психанет. Он же ненавидит по Лондону ездить, — засомневался Робби. — Терпеть не могу, когда он на нас кричит. Может, лучше маме позвоним?
— Она в летней школе. Не срываться же ей сюда — к тому же она там без машины, — сказала я.
— Не нужна нам машина. — Шлёпа говорила очень уверенно. — Сами доедем. А потом проберемся в дом, заныкаемся в своих комнатах и сделаем вид, что весь день там и сидели.
— Ты с луны, что ли, свалилась, Шлёпа? Как будто мы сможем такое провернуть! — возмутилась я.
— Как будто не у меня только что был концерт с аншлагом на «О2»! — сказала Шлёпа. — Хватит рассусоливать, пошли выход искать.
Она спрыгнула со сцены. Держась за руки, мы, спотыкаясь в темноте, добрели до выхода.
«Только б не заперто», — сказала я про себя, сердце так и колотилось, — но дверь открылась без всякого труда.
Мы стояли, моргая, в ярко освещенном коридоре.
— Мы куда-то не туда вышли. Надо вернуться в гримерку. Громила же там, — сказал Робби.
— Громила? — спросила Шлёпа.
— Мой пес, Громила, — сказал Робби. — Как думаете, Бульдог вывел его погулять?
— Ты чего, Робс? Нет никакого Громилы, и Бульдога тоже, кстати.
Робби понурился.
— А я его уже полюбил, — пробормотал он.
— Слушай, я тоже свою кошечку полюбила…
— А я рада, что попугай ненастоящий. Горлан был чересчур уж горластый, — сказала Шлёпа. — Но вот одежду и те классные туфли жалко. Я, кстати, еще накрашена? — Она потерла лицо, чтобы проверить. — Нет, вот досада!
— Бизьянка! — жалобно сказала Моди. — Хочу бизьянку!
Мы не знали, о ком она: о шиншилле или все-таки о псаммиаде. Может быть, Моди и сама этого не знала. Она знала только, что устала, проголодалась и торчит в каком-то странном коридоре, и непонятно, что происходит, и грустно. Она заплакала.
— Не плачь, солнышко, — я переместила ее на другое бедро.
Моди заплакала громче.
— Она хочет ко мне, — Шлёпа выхватила ее у меня из рук. — Хочешь к Шлёп-Шлёпе, да, Моди? Ничего, сейчас поедем домой, а завтра пойдем к обезьянке. Мы попросим тебе целую кучу обезьянок, если захочешь, и ты сможешь с ними со всеми играть.
— Я думала, завтра моя очередь загадывать, но Моди маленькая, так что уступлю ей, — сказала я.
— По-моему, нам всем надо пожелать, чтобы папа не разозлился, — засопел Робби. — Он очень разозлится, особенно на меня. Он всегда на меня сердится.
— Нет, он больше на меня рассердится, я же старшая, — вздохнула я. — Может, хотя бы эсэмэску ему отправим, Шлёп? Напишем, что мы живы-здоровы и едем домой. Хотя как мы доберемся, не понимаю. Не пешком же, мы ведь так далеко, и даже дороги не знаем.
Робби с Моди уже плакали, да и я готова была разреветься.
— Ну вы и размазня, народ, — сказала Шлёпа. — Идите за мной.
Вряд ли она знала, куда идти, и все же решительно зашагала по коридору, перехватив Моди так, чтобы та ехала на закорках. Мы с Робби потащились за ними.