Четверо детей и чудище
Шрифт:
— Эй! Вы что тут делаете?
В конце коридора стоял охранник и удивленно глазел на нас:
— Вы как сюда попали, ребятня?
Начни мы объяснять, только время бы зря потратили.
— Бежим! — крикнула Шлёпа.
И мы дали деру.
Мы с Робби не очень быстро бегаем, а Шлёпа несла на себе Моди, но охранник тем не менее остался далеко позади. Мы протопали обратно по коридору, увидели какую-то дверь, вылетели в нее — и очутились в оживленном торговом комплексе, среди магазинов и кафе.
— Не тормозим! — крикнула
— Ага! — сказала Шлёпа. — Пошли, народ. Поедем на метро.
— Одни? — удивился Робби.
Шлёпа презрительно фыркнула:
— Вы двое, похоже, без мамульки из дома ни ногой.
— Отстань! Вот и нет, — возразила я, хотя она была права.
Шлёпа уверенно зашагала вперед, и мы поплелись следом.
— А как быть с билетами? — забеспокоилась я. Уж не собирается ли Шлёпа пролезть под турникетом?
Шлёпа закатила глаза:
— Видимо, придется мне раскошелиться. — Она достала из кармана джинсов пластиковый кошелек с Микки-Маусом.
— Но это ж куча денег, — сказала я.
— Ну да, куча, — потеребила Шлёпа тонкую стопку купюр.
Она попросила в кассе два детских билета и один дала мне.
— А как же Моди и Робс?
— Они маленькие, им билеты еще не нужны. Ты что, вообще ничего не знаешь? — удивилась Шлёпа.
Похоже было на то. А я ведь ее на год старше. Я не первый раз была в лондонском метро, но сейчас понятия не имела, на какую платформу идти и до какой станции ехать, а Шлёпа только глянула на запутанную схему метро — и тут же сообразила, как нам ехать.
В метро было полно народу, несколько пар с любопытством нас разглядывали.
— Вы что, ребята, одни едете? — озабоченно спросила какая-то женщина средних лет.
— Одни, — сказала Шлёпа. — Но вы не волнуйтесь. Я за ними присматриваю.
Я покраснела как рак: я ведь выше Шлёпы и самая старшая, это сразу видно.
— А мама вам разрешает одним ездить, когда темно?
— А что ей делать? — сказала Шлёпа. — Она болеет, с каталки не встает, а папаша уж сто лет как смылся.
— Вот беда! — Женщина приняла Шлёпину болтовню за чистую монету. — Но неужели… неужели совсем некому вам помочь?
— Мы сами справляемся, спасибо, — поблагодарила Шлёпа.
С грохотом подъехал поезд. Моди, перепугавшись, захныкала.
— Тише, Моди, все хорошо, солнышко. Это просто такой чудной поезд. — Шлёпа покачала ее вверх-вниз. — Пошли.
Робби в метро тоже не понравилось. Он не хотел заходить в вагон. Застыл как вкопанный — одна нога через порог, — с тревогой всматриваясь в темный зазор между поездом и платформой.
— Провалиться можно, — с опаской сказал он.
Шлёпа, вместо того чтобы, как обычно, разворчаться, принялась его уговаривать:
— Давай, Робс, это совсем не страшно, честное слово. Ты не упадешь — а если упадешь, я тебя поймаю!
Робби она не слишком убедила, зато на женщину
— Ну до чего смелая девочка! — сказала она себе под нос.
Шлёпа, страшно довольная собой, ухмыльнулась. Не знаю, станет ли она когда-нибудь богатой и знаменитой певицей, — уж скорее богатой и знаменитой актрисой. Или экскурсоводом по Лондону — ориентируется она, похоже, интуитивно. На станции «Ватерлоо» мы, по ее указке, сошли, и она повела нас загадочными переходами.
Моди задремала, а Робби все время был начеку и по-прежнему всего боялся: шума поездов, длинных коридоров, бормотания по громкой связи про то, что надо быть осторожными при выходе из вагона и что нельзя прислоняться к дверям. Эскалаторы наверх, к вокзалу, ему тоже не понравились. Мне пришлось чуть ли не волоком его тащить.
Шлёпа остановилась перед табло отправления. Я, конечно, тоже в него уставилась, хотя даже не знала, на какой станции живет папа. Я все бегала глазами по расписанию, когда Шлёпа победно воскликнула:
— Нашла! Восьмая платформа. Пошли!
Поезд был набит битком, и пассажиры опять на нас таращились. Очередная сердобольная тетушка спросила, одни ли мы едем, и Шлёпа по новой завела свою шарманку про бедную храбрую девчушку. На этот раз она слегка переборщила — маму вовсе укокошила и выдумала жестокого злодея-отчима, который все время на нас орал и избивал, когда мы осмеливались ему перечить.
— Особенно братишке достается. Отчим его заставил в спортивную школу пойти, а когда оказалось, что толку от пацана ноль, так взбесился! — живописала Шлёпа. — Он его до смерти боится, верно, Робби?
Робби вспыхнул.
— Вовсе он не взбесился! — зашипел он, когда на следующей станции женщина сошла.
— Да знаю я. Это я так, для красного словца.
— Нечего о нашем папе байки сочинять, — сказала я. — Никакой он не злой и не жестокий.
— А чего ж вы оба так трясетесь, что он рассердится? — прищурилась Шлёпа. — «Ой-ой, что же скажет папа?» Смотрите, в штаны не наделайте.
— Ничего мы не трясемся. Мы ему объясним, что мы тут ни при чем, — сказала я.
— Значит, расскажешь ему, как мы разъезжали по Лондону в лимузине, как ты свои книжки подписывала, как Робби кулинарное шоу вел, как Моди была в «Шестичасовом», а я — мегазвездой на сцене «О2»? — спросила Шлёпа. — Ну, конечно же, он все поймет.
— А что же тогда сказать?
— Надо, чтобы они испугались и стали нас жалеть, а не ругать, — сказала Шлёпа. — Знаю! Скажем, что какой-то урод напал на нас в лесу, затащил в свой фургон, увез куда-то и запер в страшном сарае, но мне удалось вылезти в окно, я вас всех освободила, и мы сбежали. Точно, так и скажем!
— Ничего не выйдет. Папа позвонит в полицию, нас станут расспрашивать, что да как, а Робби врать вообще не умеет — сразу покраснеет и разревется.
— Неправда. — Робби стоял весь красный и чуть не плакал.