Четвертая Беты
Шрифт:
— Я тоже подпишу, — неожиданно подал голос Тонака. — Так будет справедливо. За подобные решения ответственность должны нести все.
— Ответственность меня не пугает, — сказал Маран ледяным голосом. Он слегка высокомерно откинул красивую голову, глаза его недобро блеснули… Неужели Марану показалось, что его заподозрили в трусости, подумал удивленный этой реакцией Дан… — Я готов отвечать за любой свой шаг. И собрал вас для того, чтобы узнать ваше мнение, а не для того, чтобы переложить ответственность на ваши плечи. — Он встал. — На сегодня все.
В тот вечер они чуть ли не впервые со времени возвращения Поэта и Дана собрались всей компанией. Вышло это полустихийно. Дану в этот день удалось наконец попасть в хозяйство Дае, чего он давно хотел, но обратиться к Марану не решался, опасаясь, что его интерес к военным тайнам может тому не понравится, он давно подметил у бакнов некое ревнивое отношение к подобным вещам… Правда, за Мараном такого не наблюдалось, но мало ли что… Однако Маран дал согласие, не раздумывая, более того, связался с Дае и попросил его прихватить утром Дана с собой. Дан увидел массу интересного, хотя полигоны бездействовали, и Дае сообщил ему, что работы над боевыми ракетами заморожены. «Нет денег?» — спросил Дан, вспомнив реплику Марана насчет того, что государство разорено, но Дан подтверждать его соображения не стал. «Не в этом дело, — ответил он сразу. — Денег не было никогда, и однако испытания проводились без перерыва в течение десяти лет. Людей заставляли работать практически бесплатно. Чтобы обеспечить поставки материалов, из деревни почти подчистую вывозилось зерно, а заодно молодые здоровые крестьяне. Нет, прекращение работ над ракетами — это как бы…» «Декларация о намерениях?» «Скажем так.» «И как на нее среагировали Дерния и прочие соседи?» — полюбопытствовал Дан. «Как Дерния, сказать не могу, но у нас определенно среагировали неоднозначно. Видишь ли, Дан, мы с Мараном участвовали в Большой войне… Кстати, наша дружба уходит корнями в те времена, мы с ним были вместе в группе глубокой разведки… и, между прочим, из десяти членов нашего подразделения уцелели только мы двое. Так вот, человек, рядом с которым умирали его товарищи, не может спокойно относиться к мысли о тысячах новых смертей. Но ведь далеко не все были на позициях. Рон Лев со своим дурацким освободительным походом уж точно. Как и Изий, Лайва и прочие сумасшедшие. Хотя, конечно, все эти представления о воинской доблести, боевой славе, победоносных сражениях как мериле национального достоинства бытовали всегда, и до Перелома тоже, после него их просто взяли на вооружение, удобно ведь. На военные приготовления можно списать все: и бедность, и голод, и тюрьмы, и расстрелы… Так что я не завидую Марану. Эту догму старательно культивировали тринадцать с лишним лет, поди теперь искорени ее»…
Вернувшись от Дае, Дан неожиданно застал Марана на квартире, тот зашел на полчаса передохнуть перед тем, как идти на открытие галереи стеклянной скульптуры в одном из уцелевших старинных зданий города. Дан уже знал о пристрастии Марана к этому виду искусства, самому Дану малознакомому, успел даже на днях выслушать от него целую лекцию на этот предмет, и лекцию весьма основательную, так что, естественно, пошел с ним, после двухчасового блуждания по залам они добрались домой уставшие донельзя, и Маран в служебный кабинет уже не вернулся, и что за совпадение, не успели они усесться у журнального столика и открыть первую бутылку карны, как пришел Поэт и привел с собой Дора, не появлявшегося у Марана очень давно — кузнецы-стекольщики были завалены работой, одни колонны для дворца Расти требовали всего ума, труда и фантазии, на которые только был способен Кузнечный цех. Ленивый разговор под музыку… Маран включил запись «фортепьянного» произведения, напомнившего Дану первое знакомство с Диной Расти и Леем… перескакивал с общих знакомых на книгоиздание, с обсуждения новой галереи и стеклянной скульптуры на колонны дворца… оказалось, что в сердцевину стеклянного бруса вплавлялся прут из сверхпрочного металла… Тут Дан на некоторое время отвлекся, зазвучал великолепный струнный оркестр, и он, заслушавшись, потерял нить беседы. Впрочем, скоро разговор заглох, Поэт поднял звук, и все замолчали… Скрипка, виолончель, контрабас… Дан явственно различал их голоса, теряясь в догадках, каким образом земные инструменты оказались повторены на Торене. Потом запись кончилась. Дан еще переживал ушедшее очарование, когда Поэт насмешливо заметил:
— Законченный преступник. А еще попрекал меня пренебрежением к законам. Интересно, был ли при Изии хоть один запрет, который ты не нарушил? Дор, ты видел его библиотеку? Одних запрещенных книг у него лет на четыреста одиночного заключения. А теперь еще духовная музыка… Да, друг Дан, эта музыка предназначена для слуха несуществующего Создателя. Это эон.
— Разве не оркестр? — поразился Дан. — Но я слышал скрипки…
— Хороший инструмент скрипка, — мечтательно сказал Поэт. — Хотел бы я завезти ее на Торену. И вообще я хотел бы побывать на Земле.
— Тебе же предлагали.
— Верно. Но не мог же я гулять в свое удовольствие, пока преступления Изия и его приятелей оставались безнаказанными. Вот завтра обнародуют сообщение Серта Гала и тогда…
— Обнародовать еще не значит наказать.
— Ошибаешься, Дан. Это смотря в каком случае.
— Ну если ты столь оптимистично настроен, можно лететь, — улыбнулся Дан.
— Можно, — согласился Поэт. — Летим, Дор?
— В отличие от тебя, — сказал тот серьезно, — я не считаю себя вправе гулять в свое удовольствие. У меня есть еще дела.
— Какие?
— Колонны для дворца Расти. Потом купол. Потом стеклянные интерьеры. Надо восстанавливать и строить.
— А ты, Маран?
— Я? У меня тоже, как говорит Дор, есть еще дела.
— Само собой. Но главное будет сделано завтра, и пока Дор занимается тут строительством, ты мог бы перевести дух.
— То, что будет сделано завтра, еще не самое главное, Поэт.
— А что самое?
— Ерунда. Дать тридцати семи миллионам бакнов еду, жилье и свободу.
Поэт покачал головой.
— Свободу, Маран, дать невозможно. Свободу можно только взять.
— Не совсем так, — сказал Дор. — Давайте сначала разберемся с этим понятием. По-моему свобода бывает… наверно, ее можно назвать внешней… и бывает свобода внутренняя. Вот внешнюю свободу дать можно, другое дело — освободиться внутренне.
— Но эта вторая и есть истинная свобода. А как можно дать внутреннюю свободу? Решением Правления?
— Решением Правления тоже можно что-то сделать, — заметил Дор. — Например, отменить цензуру.
— Вот он и отменил цензуру, — сказал Поэт скептически. — А что толку?
— «Утро Бакнии»…
— Ну что «Утро»? «Утро» — правительственная газета. Он дает задания издателю, тот их выполняет. Смелость в приказном порядке.
— А что мне делать? — спросил Маран. — Не могу же я командовать всеми газетами. Это означало бы заменить государственную цензуру личной.
— Как это было при Изии.
— При Изии было и то, и другое.
— Конечно, даровать решением Правления внутреннюю свободу невозможно, — вмешался Дан, — но можно создать условия для ее самовоспитания, в первую очередь, упразднив страх…
— Если страх — это закон о государственных преступлениях, его уже отменили. И что?
— Дай договорить. К отсутствию страха тоже надо привыкнуть. Надо дать людям время.
— У нас нет времени, — хмуро сказал Маран.
— Куда это вы торопитесь? — Ила Лес появился на пороге внезапно. Удивительно, насколько бесшумно он пронес через прихожую свое грузное тело. — Надеюсь, не на тот свет. Дверь не заперта, достаточно одного бандита с автоматом, чтобы уложить вас всех.
— Вход охраняется, — сказал Маран.
— Но два окна нижнего этажа открыты настежь. А коридоры пусты. Вопиющая беззаботность. И это именно сегодня!
— А что сегодня за день? — поинтересовался Поэт.
Ила Лес посмотрел на него укоризненно.
— Сегодняшний день — последний рубеж для Лайвы и его присных. Они пойдут на любую авантюру, чтобы изменить день завтрашний.
— Возможно, — согласился Маран. — Не знаю, правда, имеет ли им смысл убирать конкретно меня. Ведь останешься ты. Ган, Серт… ну и другие. Ты бы сел, Ила…