Четвертый Рим

Галечьян В.

Луций неловко поймал ее здоровой рукой и прижал к себе.

— Дай мне, — оживился легионер и вытащил бутылку из онемевшей руки юноши.

Луций передал Лиз расщепленный кусок дерева, играющий роль шампура, и перевел взгляд на знакомый профиль сидящего боком к нему человека.

— Никодим, — сказал он без всякого выражения, устало глядя вдаль, — вечно ты попадаешься на моем пути. Хочешь пей, — обратился он к попутчику, — а мы сгорать не собираемся.

— Торопыга, ты мой торопыга, — ответил ему Никодим, глядя в сторону, — вечно себе лучшую бабу подберет и смотрит монахом! Десятый этаж перекрыт, там монахи воюют с легионерами. Знатно бьются, молодцы!

—

Вы же сами легионеры, — сказал Луций подозрительно, — чего же вы тут ждете?

— Да ничего, — проговорил Никодим безразлично. — Если хочешь быть убитым, иди. Никто тебя, брат, не держит.

И это слово "брат" воскресило в Луции все, что он питал к Никодиму: от самого плохого, до почти родственного.

— Не откажи мне, друг, выпей за помин души брата моего Василия, который погиб час назад.

Никодим только посмотрел на него и подставил обломок стакана под струю белой влаги, текущей из бутылки.

— Сегодня многие погибли, — сказал он без всякого выражения, — и еще многие погибнут до того, как солнце угаснет. Пусть земля будет пухом брату твоему.

Луций ждал, что его старый друг и недруг начнет расспрашивать о гибели Василия хотя бы из вежливости, но тот молчал, неподвижным взглядом уставясь в огонь. Вглядевшись, Луций поразился, как сдал Никодим за последнее время. Чеканные его черты как бы притухли и смягчились, волосы поредели, а широкие плечи безвольно опустились. В самой позе юноши били в глаза горечь и уныние, не свойственные прежнему веселому и дерзкому плуту.

— Что вы, бля, за люди русские?! — вдруг спросил Никодим, не меняя положения. — Только к вам приходит власть полиберальнее, вам ее сразу ногами затоптать и плясать на собственных костях. Я — татарин — боролся против ваших националистов, как мог. В итоге царя свергли и вырос новый бобон — четвертый Рим. Даст этот Рим своим согражданам по мозгам. А согражданам только бы плетей по жопе да пойла в глотку. И счастливы!

Луций молча пожал плечами, чем еще более озлил Никодима.

— Ты видел Хиона — хозяина Римского клуба? — спросил тот. — Это он на пиру так выпендривался. А теперь для него вся страна — обеденный стол, и начнут хионы валять кровавую ваньку.

— Хион не начнет, — вяло отозвался разморенный теплом и жареным мясом Луций, — его бегемот слопал.

— Бегемот слопал! — От восхищения Никодим привстал с места и вдруг зашелся злым хохотом. — Народный фольклор, ей-богу! С какого спрашивается хера травоядный бегемот сожрет такого жирного Хиона?

— Всех сожрал, — отвечал его друг кратко. — Ты бы пошел вниз и посмотрел. Я зверей выпустил из клеток, — сказал он устало. — Правда, сейчас их самих огонь дожирает.

— Каких еще зверей? — вскинулся Никодим, но потом махнул рукой и снова уставился на огонь. — Впрочем, какая разница! Одного Хиона слопали, а другие слопают и бегемота и носорога...

Его слова перебили шум и выхлопы огня, которые прорвались сквозь паркетный пол и теперь липли уже к стенам коридора. Пока еще дым стелился только в начале коридора у окна, но ясно было, что через несколько минут расположившихся вокруг огня людей ждет мучительная смерть в пламени.

Не выпуская бутылки, Никодим поднялся с места и стал отдавать четкие и единственно возможные в данной ситуации приказы. Предварительно он объяснил Луцию, что на последнем этаже в противоположном от грузового лифта конце устроена канатная дорога, используемая для интимных визитов членов клуба.

Через несколько минут, оставив занявшийся пламенем коридор, они отступили на площадку. Лестница на семнадцатый этаж оказалась свободной, и по команде Никодима солдаты выстроились за ним, держа в руках копья и мечи. Замыкали шествие Лиз и Луций, которые не могли принять участия в схватке. Все этажи были разбиты до основания. Монахи постарались на славу, уничтожая аппаратуру, людей и мебель. Стояла полная тишина, прерываемая только треском загорающегося паркета.

Пройдя половину последнего этажа и заглядывая в поисках канатной дороги во все уголки, они в конце концов вбежали в анфиладу комнат, представлявшую собой нечто вроде клубного музея.

На стенах и полу висели и валялись холсты, статуи с отбитыми руками и ногами, осколки стеклянных витрин, какие-то маски и разрезанные гобелены. На персидском ковре распластались пронзенные копьем обнаженные мужчина и женщина. Изящные ножки оплетали бедра мужчины, точеные руки прижимали к себе мужественную грудь, а рассыпанные по ковру золотые волосы нежным сиянием освещали все вокруг. Застигнутые в экстазе влюбленные составили бы конкуренцию любому из имеющихся в музее произведений искусств, если бы не громадное черное кровавое пятно, расползшееся по спине мужчины к пальцам женщины и уродующее гармонию тел. Лежащих окружали столь же выразительные многочисленные парочки и отдельные самоудовлетворяющиеся и неудовлетворенные индивиды в самых откровенных позах, также искромсанные сабельными ударами. Только внимательное наблюдение и отсутствие следов крови обнаруживало в порушенных восковые фигуры.

Из музея любви беглецы попали прямо на приемную площадку канатной дороги, взломав, правда, для этого потайную дверь. Она представляла собой небольшую открытую галерею, вдающуюся метров на десять в глубь здания. Тросы канатной дороги крепились к усиленной внутренней несущей стене здания, а с другой стороны стены находилась пустая каморка смотрителя. Дорога содержалась в идеальном порядке, хотя и непонятно было, пользовались ей или нет.

Кабинку для пассажиров, к сожалению, не удалось обнаружить. По всей видимости, она располагалась на другой станции. Обесточенный пульт управления, как и следовало ожидать, не подавал признаков жизни. В противоположном здании находился двойник этого пульта, кроме того, кабинка должна была иметь собственный аварийный электродвигатель, но, чтобы перегнать кабину, необходимо было преодолеть стометровую пропасть между домами. Сделать это можно было, только перебирая канат на весу руками на высоте более пятидесяти метров от земли. Луций обвел взглядом бойцов и понял, что рассчитывать не на кого. Его смущала раненая рука, и он вопросительно глянул на Никодима, тот лишь отрицательно мотнул головой и был прав. Кто-то должен был позаботиться о том, чтобы первой отправилась в пригнанной кабинке Лиз, а Луция бы солдаты не послушались. Вместительность же кабинки была неизвестна.

Луций тяжело вздохнул, причитающая Лиз, несмотря на рыдания, укрепила повязку на переставшей кровоточить руке, поцеловала его на прощание, и юноша шагнул к краю.

— Не бойся, я отправлю ее к тебе первой, — напутствовал его Никодим. — И удачи тебе, — проговорил он, не веря в счастливый исход, отвернулся, потряс трос, как бы пробуя его на прочность, и все же, не выдержав, крепко обнял друга и прошептал, целуя: — Держись, чертяга!

Как бы повторяя ритуал, стражники поочередно обняли юношу, провожая в смертный путь. Не в силах дождаться завершения тяжелой сцены, Лиз бросилась было с площадки в коридор, но Никодим перехватил ее и прижал к себе, смотря, однако, поверх головы девочки на друга.