Четыре брода
Шрифт:
— Агрономом?! — вытаращил на нее зеленовато-песчанистые глаза лесник. — Ты окончила техникум?
— Нет, институт.
— Аж институт!.. — сначала не поверил, а потом — даже вздохнул и глянул на Степочку, который стоял как столб. — Это так хорошо, с одной стороны, а с другой — никак не завидую тебе.
— Почему же? — удивилась девушка, качнулась, и качнулась на плечах ее пахучая пшеница.
— Об этом и говорить не хочется. — И на лицо Магазанника находит тень притворного сочувствия.
— Говорите! — тихо велела девушка, и даже
Лесник оглянулся, наклонил голову к девушке:
— Тогда скажу по секрету: у нас не председатель колхоза, а какой-то аспид. Он, дьявол, не то что людей, сам себя закабалил работой. Вот накалит на девичьи плечи воловью ношу, и увянет твоя красота.
На доверчивое лицо девушки сразу легла тень, а в глазах появилась грусть.
— Но вы не очень унывайте, — наконец заговорил Степочка. — Хотя председатель у нас хлопотный, да люди не обидят вас, и вообче. — И так поглядел на отца, что тот сразу понял свое чадо.
— Что правда, то правда, — согласился Магазанник. — Да и село наше помаленьку выбивается в люди, за хлебом и к хлебу не едут теперь на базар. А как тебя звать-величать?
— Мирославой Григорьевной Сердюк.
— Так вот, Мирослава Григорьевна, долгие раздумья оставь на осенние ночи, а сейчас бери свои вещи да и поедем. Может, и наш хлеб не хуже вашего.
Мирослава притихла, качнула станом, потом решительно сказала:
— А может, казак не без доли, а девушка не без счастья? Я сейчас же приду. Где вы будете?
— Вон, видишь воз, крытый желтым лубом? Он медом пахнет. Это наш.
Девушка глянула на воз, на коней и метнулась от Магазанников, на ее плечах зашелестел сноп волос.
— Хоть серпом жни, как пшеницу, — сказал лесник и лукаво повел одной бровью. — Агрономша — это не учительница! Как она тебе?
— Славная. Вы же мне дайте немного денег, — и покосился на отца: что этот сквалыга наскребет ему?
— Деньги, красивая женщина да добрые кони — это смерть, — в раздумье сказал Магазанник, полез рукой в карман и глянул на ветряки, которые будто на цыпочки приподнимались, порываясь к небу. И в это время он плечами почувствовал на себе чей-то взгляд. Оглянувшись, увидел верзилу лирника, что уносил из ярмарочного столпотворения свои патлы и засаленные, крест-накрест повязанные торбы, в которых неволился святой хлеб. За облысевшими веками нищего клеймами круглились настороженные зенки.
«Чего тебе, здоровила? Чего ты высматриваешь своими буркалами — чью-то копейку или душу?» — и Магазанник повернулся спиной к лирнику.
А вот из ярмарочной толпы и девчонка появляется со своей ношей. И на каких дождях, и под какими звездами она росла, и кому он повезет на своем возу эту синеокую судьбу? Эх, лета, лета, почему вы не возвращаетесь назад?.. Если бы в макитре Степочки было немного больше мозгов, то он мог бы вскружить голову агрономше, да, кажется, у него на ум недород. Правда, есть у хлопца и сила, и хитроватая изворотливость, но теперь всюду больше ума спрашивают,
— Ты ж только не очень болтай при ней, больше глазами да ресницами пряди — эта работа всем девчатам нравится, — тихонько шепнул сыну, что уже позвякивал возле воза упряжью.
Степочка что-то буркнул и вперил взгляд в Мирославу.
— Вот и я, — доверчиво улыбнулась девушка.
— Садись назад, да не сломай насад [4] , — пошутил лесник и хотел помочь ей взобраться на воз.
— Я сама, — мотнула легким платьицем и вмиг очутилась на возу, еще и ножки спустила с грядок — что значит крестьянское дитя!
4
Насад — часть телеги.
Из ярмарочной сутолоки мимо ветряков выехали в розовое предвечернее солнечное марево, которое мягко дрожало над отяжелевшими нивами, что с пригорка на пригорок поднимали и поднимали полусон ржаных и пшеничных хоругвей. Вокруг стояла такая тишина, что слышен был золотой звон преджнивья.
Только тут, в степи, от Магазанника отвязались чужие глаза, и он с облегчением сказал себе:
— Поле ж как тихое море! — и подобрели его глаза, что тоже понимали не только силу, но и красоту нивы.
Да вот сзади послышался топот коней. Отец и сын одновременно повернули головы.
— Кажется, сам товарищ Ступач тянется рысцой? — и Магазанник придержал коней.
— Он и есть, — подтвердил Степочка, на его и на отцовском лицах сразу же заиграли сначала хитроватые, а потом и угодливые улыбки.
Это насторожило Мирославу: перед кем они так рассыпаются?
Бричка поравнялась с возом. Магазанники предупредительно подняли вверх картузы.
— Доброго здоровья, Прокоп Иванович! Доброго здоровья!
На самоуверенном лице Ступача шевельнулась доброжелательная улыбка.
— Что, купцы из Бара, — ни денег, ни товара?
— Вот и не угадали, Прокоп Иванович! — Лесник весело взглянул на Мирославу. — Видите, какой красный товар везем с базара?! Одна коса стоит вола, а бровям и цены нет! Агрономом будет у нас. А вы ж, если не секрет, куда? В Тарноруды?
— В Тарноруды.
Магазанник сочувственно вздохнул:
— Ох, и не сладко вам с нашим правителем, с Бондаренко, значит.
Ступач сразу помрачнел, а лесник мягко-мягко заговорил:
— Может, Прокоп Иванович, по дороге завернете и до нашей хаты? Она вас уже с весны ждет.
— А что там у вас?
— Да найдем чем попотчевать дорогого гостя, голодным и трезвым от нас не уедете. В печи стоят душеники и чумацкая, с грибами да с мятой, каша.
— Каша с грибами и мятой? — удивился Ступач. — О приправе такой даже не слыхал.
— А у нас и попробуете. Да и к каше что-нибудь найдется натуральное, лесное, какого в ресторациях и за чистое золото не получите. И печеной совой я вас еще не угощал.