Четыре брода
Шрифт:
Степочка отскочил, испуг метнулся из-под его желтоватых ресниц, но он пересилил его, угрожающе поднял руку, резанул ею по воздуху.
— Он еще и ерепенится! Если не пойдешь со мной к военкому, сейчас же позову людей! Теперь каждая душа должна пройти проверку.
— А может, война проверит наши души?
Степочка оскалился неуверенной ухмылкой:
— Война еще где-то, а Степочка тут проявляет бдительность. Так пойдем или звать людей?
— Не играй, подлец, на чужом горе — со своим встретишься.
— Это мы еще посмотрим,
— Данилко, родной… — надламываясь, припала к нему Мирослава.
— Подожди меня. Я приду. Я непременно приду! — сказал, как и в минуту прощания, оторвал от себя ее руки и быстро пошел к зданию военкомата.
— Вот так, не иначе, хотя могло быть и иначе. — Степочка из-за плеча глянул на Мирославу, сжал губы и засеменил за Данилом, сам сомневаясь, надо ли ему было ввязываться в такое дело, когда неизвестно, что будет завтра. А? Да, может, проявив бдительность, он останется тут, в районе? Пусть другие рвутся на фронт, а голова Степочки и в районе пригодится.
Вот они остановились перед кабинетом военкома. Степочка постучал кулаком в дверь, пропустил вперед Данила, которого начала бить дрожь.
«Успокойся, успокойся же!» — приказывал себе Данило и до боли сжимал кулаки.
Из-за стола поднялся майор Зиновий Сагайдак, против него сидел Стах Артеменко. Военком не раз встречался с Данилом, не раз защищал его на пленумах райкома от Ступача и не раз рассказывал в их селе о червонных казаках, ибо сам вышел из этого легендарного племени. Он кивнул Данилу черным, как ворон, чубом, невесело улыбнулся. Когда-то от него Данило услыхал, что у каждого человека есть четыре брода: голубой, как рассвет, — детства, потом, словно сон, — хмельной брод любви, затем — безмерного труда и забот и, наконец, — внуков и прощания. А тут хотя бы дожить до своего ребенка… Данило стоял, каменея от напряжения, и только слышал говор четырех бродов своей реки и слышал, как время проходило сквозь него и как в сердце боролись страдания и надежды. Почему же он такой невезучий? Не потому ли, что и до сих пор не научился хитрить ни с людьми, ни с землей?
— Мы, товарищ военком, к вам, — выражает угодливость не только лицом, но всей фигурой Степочка.
— Садитесь. Рассказывайте. — Сагайдак пристально смотрит не на Степочку, а на Данила, оценивая его лицо или душу, и снова грустная улыбка ложится на его темные уста. Какой же ты хороший, человече, да судьба тоже не жалела тебя, оставила свои шрамы на теле и на душе… — Рассказывайте!
— Но тут ведь есть свидетель, — глянул Степочка на Стаха. — А нам бы надо без свидетеля, ибо дела и вообче…
— Тогда мы, товарищ Артеменко, чуть позже потолкуем, — сухо сказал майор, а когда Стах вышел, насмешливо глянул на Степочку: — Рассказывайте без свидетелей.
Степочка, выказывая угодливость военкому и глубокое подозрение Данилу, быстро-быстро заговорил:
— Товарищ военком, я сейчас персонально и собственноручно чуть ли не волоком притащил
Сагайдак тряхнул чубом, который упал на стрельчатые брови, насмешливо прищурился:
— Даже упирался? Почему же?
— О, тут дело по всем параграфам сомнительное, а может, и темное! — И Степочка так растопырил руки, словно хотел в кого-то вцепиться. — Вы хорошо знаете историю Бондаренко. Как-то, правдами или неправдами, он выскочил из нее, притих было немного, а затем при помощи непроверенных вынырнул на руководящую должность в колхозе и сразу же взялся все переворачивать на свой лад, подрывать экономику я вообче.
— Подрывать экономику? Факты! — бросил Сагайдак.
— Вот вам самый важный: этой весной он организовал на поле столовую и не брал у людей за обеды и ужины ни одной копейки. Так как же это понять, если взрослая душа не платит за пропитание? Разве это не есть экономдиверсия? Соответствующие органы уже имеют сигналы и возбудили дело. Не удирает ли Бондаренко от своего дела в армию?
Данило вздохнул, ибо такое дело и впрямь было начато против него, глянул на военкома, но тот перевел взгляд на Степочку и глухо спросил его:
— Товарищ Магазанник, вы помните, за что вас недавно сняли с работы?
— Да… — замялся Степочка. — Разве ж теперь, когда война, до этого?
— Скажите, почему вы нигде не найдете себе места?
Голос военкома приковал Данила к месту. Что же это?
А Степочка поморщился, махнул той рукой, которая недавно сжимала плечо Данила:
— Опорочили меня, товарищ военком. Оговорили подозрительные элементы, и вообче…
— Имейте хоть немного мужества! — резко сказал Сагайдак. — Не вас, а вы, где могли, оговаривали и поедом ели честных людей, как оговорили когда-то и теперь оговариваете товарища Бондаренко.
Данило оторопел: неужели не послышалось? А ты, дурень, уже и отчаяния глотнул…
На побледневших скулах Степочки вспухли раздвоенные желваки.
— Но ведь сам товарищ Ступач…
— Не прикрывайтесь чьей-то фамилией. Вы знаете, как вас прозвали в вашей конторе?
— Нет.
— Ничтожеством и дегтемазом! И небезосновательно. Идите!
Степочка напыжился и огрызнулся:
— Как же мне идти, если у меня есть подозрение…
И тогда Сагайдак рубанул его словом, как саблей:
— А твое сверхбдительное нутро никогда не подымалось выше подозрения. Никогда. И меня теперь можешь взять на заметочку, ибо и я из тех непроверенных, которые поддерживали Бондаренко. Иди!
— Я пойду, так как должен подчиниться и вообче, но проверьте, в порядке ли документы у Бондаренко! — завопил Степочка.
Военком презрительно ответил:
— Документы у него в порядке, и совесть тоже. Не рассудило вас мирное время, так, может, рассудит война.
— Что-то видится тут не то. Вот незадача, — растерялся Степочка. — Тогда позвольте Мне на пару часов отлучиться в город.