Четыре фрейлины двора Людовика XIV
Шрифт:
– Моя милая Мария, – вскричал он, – что с вами?..
Он снова схватился за её руки, точно опасаясь, что она от него может ускользнуть, и надеялся этим только способом её удержать.
Она не защищалась, позволяя ему брать свои маленькие, волшебные ручки; он их целовал с благоговением, наблюдая за ощущениями, выражавшимися на её лбу и в её глазах, и, – влюбленные всегда ведь очень чутки, – он нашел, что она не отвечает, как он того бы желал, на его тихое и страстное пожатие.
– О чем же вы думаете, Мария?
– О ком могла бы я
– Дорогой ангел, извините мою докучливость, мои сомнения, они происходят от избытка моей к вам любви… Просветите меня… В вас что-то происходит… Вас занимает какая-то мысль, но к ней примешивается чувство, которого я не могу определить.
– Не сейчас ли я говорила вам о ней!.. Я бы желала, чтоб вы были так же честолюбивы, как я сама для вас.
– Какое безумие!
– Вы называете это безумием?
– Можно ли назвать это чем-нибудь другим.
– Конечно, мой друг, это возвышенное и серьезное стремление… Я желаю иметь право гордиться человеком, которого я люблю; я желаю, чтоб мне завидовали.
– Вы правы, Мария, – сказал он в неопределенном оцепенении, опуская её руки и почти бледнея. – Вы стали честолюбивы… Одного счастья для вас более уже недостаточно… Неужто это пребывание при дворе вас так изменило?
– Изменило?…Нет… Я все та же.
– Простая и наивная молодая девушка старинного Руэргского замка?
– Всё та же.
– Ах! дай-то Бог! – пробормотал он, к счастью, довольно тихо, чтоб она не могла его услыхать.
– Узнайте меня хорошенько, мой дорогой Ален, не судите ложно о моем характере, отдайте себе отчет, что все мои намерения имеют предметом только вашу славу.
– Моя слава, – сказал он кротко, – заключается в том, чтоб вас любить.
Она продолжала, не обратив внимания на это замечание.
– Когда вы явились к нам в замок, вы были одним из самых благородных, самых молодых наших гостей, ваше достоинство ярко проглядывало, о вас шел тогда только один общий голос, что ваш чин, уже довольно значительный для молодого человека ваших лет, открывал вам доступ к самым высшим должностям.
– Понимаю… вы любили того офицера, которого в шутку называли будущим адмиралом…
– Ах! пожалуйста, различайте мои слова, ничто вам не доказывает, чтоб я вас полюбила, если б вы представили единственное только одно это достоинство.
Он провел рукою по лбу, покрытому почти ледяным потом.
– О мой Боже!.. – сказал он:
И он не докончил.
Она угадала, что происходило в нем; тогда она в свою очередь взяла одну из его рук и сжала её в своих:
– Ален, я вас люблю…
Нелегко приходить в себя при потере такой дорогой мечты. Страсть, которую он хранил в глубине своего сердца в продолжении двух лет, не угасает, как лампа при первом дуновении.
Прежде чем покинуть всякую надежду и всякое доверие, удерживаешься за волосок последнего обрывка.
– Разве это не доказывает мою к вам любовь, – продолжала очаровательница, – если я желаю вашего блага, вашего величия?… Как я живу среди придворных, из которых самый достойный стоит на сто футов ниже вас, – я вижу как на них щедро сыпятся почести, чины, производства, а вы, жертвующий своею кровью и своим достоинством, вы вдруг останетесь позади, станете их подчиненным!.. Нет, мысль эта для меня невыносима. Я требую, чтоб человек, имя которого я буду носить, был бы равным с самыми спесивыми, если он их ещё не опередил!..
– В самом деле, – вскричал он под влиянием самых смутных мыслей, придерживаясь однако более тех, которые льстили его нежности, – вы меня сделаете честолюбивым!..
– Этого-то я и хочу!.. так как вас нужно подстрекать, а вы меня любите. Ален, вот какою ценою вы можете получить мою руку: вернитесь ко мне начальником эскадры.
– Хорошо ли вы об этом подумали!
– Да, и не с сегодняшнего только дня.
– Мария, Мария, ваши виды меня пугают.
– Я мечтаю о моряке, о бретонце!
– Нет! возлюбленная.
– Вы уже отступаете?
– Чтоб вам понравиться и вам служить, я буду способен на всё… Когда-нибудь я вам это докажу… Но я так боюсь вас потерять!
– Вы окончательно ревнивы?
– Да… с час тому назад!
– И ревнуете к кому? великий Боже!
– О! к сопернику, которого я страшусь более всех других.
– Сделайте одолжение, скажите его имя, милостивый государь! – сказала, она, улыбаясь.
– Имя его – самолюбие!
Она заметно выказала недовольную мину.
– Отчего вы не скажете – гордость?
Он замолчал; вероятно он соглашался, что это было настоящее название овладевающей его невестою страсти и сильно возрастающей в её голове.
– Довольно, мой друг, будьте благоразумнее, а в особенности подумайте хорошенько… Вы не можете на меня сердиться за то, что я желаю славы для вашей будущности, потому что я сама хочу над этим потрудиться.
– Вы, Мария!?
– Конечно, двор вас пугает, его общество, его требования, его обычаи вас беспокоят, вас тревожат. Ну, что же! Вернитесь на море, служите королю, от которого исходит всякая милость, который всем повелевает, который решительно в полной своей власти держит и почести и милости; здесь, я буду трудиться для вас, восхвалять ваши заслуги; я буду говорить… я буду интриговать, если даже это понадобится… и я достигну.
– Ах! как ваши планы меня пугают… как бы я лучше желал навсегда поселиться с вами в вашем старинном отцовском замке, или где-нибудь на хуторе в моей прекрасной Бретани…
– О! в таком случае не надейтесь, что-либо от меня получить. Вы родом бретонец, но я уроженка Рютеньиз; мы оба очень тверды в наших решениях… И как бы вы меня поблагодарили со временем!.. Нет, решено: вы вернетесь начальником эскадры.
– Хорошо, я сделаю все возможное; но до этого увижу ли я вас еще?