Чей мальчишка? (илл. В.Тихоновича)
Шрифт:
Приник Санька лицом к теплому стеклу, ищет взглядом необычного певца. Скворец прилетел. Выщелкивает на ветке звонкие соловьиные коленца. А вон второй — чешет клювом сизые перышки на груди…
Будит мать Владика, тормошит — вставай! А в окнах едва затеплилось утро. Зачем в такую рань поднимает? Достает из шкафа пикейную рубашку, вельветовую курточку, кладет перед Владиком на стуле. Торопит.
— Не мешкай! Вихры причеши. В комендатуру пойдем. Курт Мейер будет с тобой разговаривать. Отвечай на вопросы, как я учила. В «музыкальную» школу пойдешь… Некому больше. Санька хворает.
Держи там ухо востро. Разведай все. Потом убежишь оттуда. Я дам знать…
Владик знает, что это за «музыкальная» школа. Мать говорила. Там, оказывается, кроме двух групп взрослых «музыкантов», будет группа подростков. О ней, об этой засекреченной школе, Кораблева сообщила в отряд. А через два дня от Максима Максимыча явился Кастусь. Командир отряда приказывал: любой ценой устроить Владика в «музыкальную» школу.
Напрасно Владик боялся встречи с Мейером. В комендатуре его ни о чем таком особенном не спрашивали ни Курт Мейер, ни тот незнакомый офицер, у которого на груди висел «Железный крест», а в борт френча была вшита белая с красными полосками ленточка. Мейер все что-то говорил офицеру на своем языке, а тот ощупывал Владика густо-черными липучими глазами. Потом, шагнув к нему, ухватил цепкими пальцами за плечо, сжал, как тисками. Задрожали от натуги коленки у Владика, но он сдержался, даже не присел. Незнакомый офицер достал из кобуры парабеллум, разрядил, сунул Владику в руку. Велел зажать в кулаке рукоятку. Коротко взмахнув, ударил ребром ладони по запястью. Острая боль метнулась к предплечью, белыми искрами посыпалась из глаз. Однако револьвера Владик не выронил из рук.
— О-о! — воскликнул офицер. — Карашо, Кораблеф! Карашо…
Его выпроводили из кабинета, и Мейер позвал к себе Анну Кораблеву. За двойной дверью глухо, как в подземелье, звучали неторопкие голоса. Сначала говорил тот, черноглазый. Его металлический голос рокотал без заминки. Несколько раз слышались одни и те же слова. Он повторял их с нажимом, повышая голос до крика. Потом добавил что-то Мейер — басисто, с хрипотой. Ему ответила Владикова мать. Кажется, о чем-то спрашивает. Снова рокотнул черноглазый. Видно, объясняет.
Спустя минут десять мать вышла из кабинета и шепотом сказала Владику, что майор Зорге (так назвала она черноглазого офицера) согласен зачислить его в «музыкальную» школу. Но окончательно решает не он, а генерал фон Таубе. Через два дня все будет известно.
— На скрипке будешь учиться… — В ее глазах зажглась хитрая усмешка. — Ступай домой. Да смотри про школу не болтай кому попало.
Владик шмыгнул в первый же проулок и засеменил на заречную улицу. Разве мог он утаить от Саньки такую новость?
Увидев на пороге Владика, Санька кинулся к нему навстречу. Увел к себе в боковушку и показал новенькую книгу в оранжевом переплете:
— Во, «Миколка-паровоз»… У Кастуся в сундучке нашел.
Владик только отмахнулся и таинственным шепотом стал рассказывать дружку про «музыкальную» школу.
— Мамка за меня хлопочет… Вместе бы нам… Хворый ты — вот беда.
Саньке тоже не хочется, чтобы Владик один поступил в «музыкальную» школу. Вдвоем они бы там все разведали. А что один Владик? Разве он сумеет так, как Санька?
— Я уже выздоровел, — подбадривает сам себя Санька. — Буду просить отчима…
На другой день Санька проснулся рано, еще солнце не выкатилось из-за повети. Новая забота у него: скворцы вернулись, а домика-то нет на дворе. Сидят на старой яблоне, расплескивая песню. Струится она в теплом воздухе, звонко переливается, будто ручеек бежит по камешкам. Не успел Санька загодя сделать скворцам жилище: очень был слаб после ранения.
Сидит он на полу возле загнетки, рубит на куске рельса стальную проволоку на гвозди. Звонко прищелкивает молоток, так и гудит железяка.
Он собрал гвозди-самоделки в коробочку, взялся за ножовку. В это время возле избы взбудоражил тишину охрипший автомобильной гудок. Санька отбросил в сторону кусок фанеры, из которой собирался выпиливать крышу для домика, и прямо с ножовкой в руке кинулся к окошку.
Лобастый «оппель» посверкивал на солнце черными лакированными боками. Мотор тихо мурлыкал, как кот на пригреве. Вдруг он закашлялся, будто чем-то поперхнулся, громко чихнул и затих.
Две недели назад «оппель» еще стоял на дворе комендатуры. Теперь там стоит «эмка». Завистливый Мейер отобрал у Залужного новую машину, а взамен «подарил» ему свою — помятую и поклеванную пулями, с покареженной дверкой, с кашляющим мотором. А нынче, видно, из ремонта «оппель» вернулся — пузатый, как откормленный индюк.
Санька выбежал в переднюю. В голове мечутся беспокойные мысли: надо просить Залужного, чтоб устроил в «музыкальную» школу. Как раз подходящий случай. Только бы не услыхала бабка Ганна. А то помешать может…
Отчим уже в избе, что-то рассказывает бабке Ганне. Покашливает простудно.
— Завтра будем вешать их… Всех лесовиков выловим…
— Чему радуешься? — гневно спрашивает бабка Ганна. Она выходит из-за перегородки, резким движением ставит на стол чугунок с картошкой. — Наши люди, русские…
Она приглашает Саньку к столу и торопится опять к загнетке, где булькает и шумит в кастрюле вода.
— Ишь, сестра милосердия! — бросает ей вслед Залужный и без приглашения садится рядом с Санькой за стол. Постучал вилкой по чугунку, усмехается, шевелит усами. — Гляди, старуха! Заступники твои тю-тю!..
Отчим обнял Саньку, ерошит льняные вихры на голове.
— Небось хочешь на баяне научиться? — неожиданно спрашивает он.
Санька молчит, ушам не верит. Залужный сам уговаривает его…
— По глазам вижу — хочешь. Подучишься, куплю баян. Денег не пожалею. Ты мне — как родной сын. — Он повернулся к старухе и, повысив голос, добавил: — Слышишь, Ганна?
Бабка Ганна гремит посудой за перегородкой, не отзывается — видно, не слышит.
После завтрака отчим шепнул Саньке:
— Собирайся. В Млынов прокачу…
Санька уже юркнул в машину, когда из калитки выбежала бабка Ганна.
— Куда мальчишку тащишь? После хвори-то! Его ветром шатает…
Залужный махнул рукой, будто отгонял от себя мошкару.