«Чингизово право». Правовое наследие Монгольской империи в тюрко-татарских ханствах и государствах Центральной Азии (Средние века и Новое время)

Почекаев Роман Юлианович

Так, уже Чжао Хун, посол империи Южная Сун, побывавший у монголов в 1222 г., отмечает, что «татары, унаследовав систему цзиньских разбойников», ввели у себя ряд чиновничьих должностей китайского происхождения: управляющего протоколами, министров, пин-чжанов и др. Кроме того, Чингис-хан и его преемники стали издавать письменные указы и постановления различных видов и выдавать лицам, облечённым определёнными полномочиями, пайцзы. «Всему этому научили их мятежные чиновники цзиньских разбойников», – резюмирует Чжао Хун [207] .

207

Мэн-да Бэй-лу («Полное описание монголо-татар») / пер. с кит., введ., комм. и прил. Н. Ц. Мункуева. – М., 1975. – С. 73–74.

Ещё два посла Южной Сун – Пэн Да-я и Сюй Тин, побывавшие в Монгольской империи в 1233–1236 гг., т. е. уже в правление хана Угедэя, упоминают о налогах, взимаемых с населения Монгольской

империи, причём называют его термином «чай-фа», который монголы также позаимствовали из империи Цзинь [208] . Введение в Монгольской империи упорядоченной налоговой системы связывается с именем Елюя Чу-цая, бывшего сановника империи Цзинь, перешедшего на службу к Чингис-хану и ставшего канцлером при его преемнике Угедэе. Согласно жизнеописанию Елюя Чу-цая, система налогообложения была введена для того, чтобы спасти китайских подданных монгольского хана от систематического ограбления кочевниками [209] .

208

«Краткие сведения о чёрных татарах» Пэн Да-я и Сюй-Тина / пер. Линь Кюн-и и Н. Ц. Мункуева // Проблемы востоковедения. – 1960. – № 5. – С. 143, 155. См. также: Schurmann H. F. Mongolian Tributary Practices of the 13th Century // Harvard Journal of Asiatic Studies. – 1956. – № 19. – P. 318–325.

209

Мункуев Н. Ц. Китайский источник о первых монгольских ханах: надгробная надпись на могиле Елюй Чу-цая. – М., 1965. – С. 73. См. также: Allsen T. T. Mongol Census Taking in Rus’, 1245–1275 // Harvard Ukrainian Studies. – 1981. – Vol. V. – № 1. – P. 35; Kushenova G. Cengiz Han’in Iki Valisi, Mahmut Yalavaз ve Yeh-Lu Ch’u-Ts’ai: Devlet Idare Anlayislari ve Uygulamalari // BILIG. – Sayi: 42 – 2007. – S. 229–242; Schurmann H. F. Mongolian Tributary Practices of the 13th Century. – P. 363.

В 1-й четв. XIV в. империя Юань в значительной степени превратилась из оседло-кочевого государства в «чисто» китайскую империю, восприняв и китайскую систему ценностей управления и права. Монгольское имперское право (даже с учётом прежних рецепций из правового опыта империй Цзинь и Сун) перестало быть эффективным, и понадобились очередные правовые преобразования. Они были проведены в эпоху правления Гэгэн-хана (Шуди-Бала, император Ин-цзун, 1320–1323), в результате чего появились крупные кодификации имперского права – «Да Юань тун-чжи» («Общие законы великой династии Юань»), «Юань(-чао) дань-чжан» («Установления династии Юань») и «Цзин-ши да-дянь» («Великие установления по управлению миром»). Значительную часть норм составляли прямые заимствования из китайского права империй Цзинь и Сун [210] .

210

Попов П. С. Яса Чингис-хана и уложение монгольской династии Юань чао-дянь-чжан. – Р. 0153; Далай Ч. Монголия в XIII–XIV вв. – М., 1983. – С. 70–73.

Аналогичным образом складывалась ситуация и в Иране, где до монгольского завоевания (как и в Китае) существовала развитая правовая культура. Её влияние было настолько велико, что даже в период монгольского владычества в документах и трактатах, составленных чиновниками персидского происхождения традиционные монгольские налоговые термины заменялись их персидскими эквивалентами [211] . Для устранения столь явного конфликта была необходима правовая реформа. Радикальные государственные и правовые преобразования в Государстве Ильханов на рубеже XIII–XIV вв. были проведены везиром Рашид ад-Дином, советником ильхана Газана и во многом представляли собой именно рецепцию норм прежнего иранского права, базирующегося на шариате и фикхе [212] .

211

Schurmann H. F. Mongolian Tributary Practices of the 13th Century. – P. 374–375.

212

Рашид ад-Дин. Сборник летописей / пер. с перс. А. К. Арендса; ред.: А. А. Ромаскевич, Е. Э. Бертельс, А. Ю. Якубовский. – М.; Л., 1946. – Т. III. – С. 217–316.

Наконец, третья группа условий рецепции иностранного права монголами – принятие монгольскими государствами той или иной религии в качестве государственной. В Монгольской империи (затем – империи Юань) это был буддизм, в Государстве Ильханов, Золотой Орде и Чагатайском государстве – ислам.

Как известно, уже при Хубилае в Монгольской империи буддизм занял доминирующее положение. Средневековый историко-правовой памятник, известный под названием «Белая история» («Цаган теуке») содержит информацию о том, что к чиновникам Монгольской империи были приравнены представители буддийского духовенства – ламы различных уровней, в число обязательных для исполнения норм были включены требования о соблюдении буддийских ритуалов, внесены соответствующие дополнения и изменения в положения о наказаниях и пр. [213] Все эти положения представляли собой рецепцию буддийского права, позаимствованного преимущественно из Тибета через буддийских иерархов, находившихся при ханском дворе.

213

Caan teьke – «Белая история». – С. 74–80.

Аналогичным образом в Золотой Орде в процессе принятия ислама в качестве официальной религии в систему золотоордынского права были включены нормы шариата, а мусульманские чиновники и представители духовенства вошли в состав золотоордынской администрации: так, в ярлыках ханов Золотой Орды «мусульманского периода», помимо и ранее упоминавшихся темников, тысячников и др. появляется обращение также к кадиям, муфтиям и другим представителям мусульманской социально-политической системы [214] .

214

Радлов В. В. Ярлыки Тохтамыша и Темир-Кутлука // Записки Восточного отдела Русского археологического общества. – Т. III. – СПб., 889 (отд. оттиск). – С. 20–21; Сафаргалиев М. Г. Распад Золотой Орды. – Саранск, 1960. – С. 252.

Точно так же мусульманское право укрепилось и в Чагатайском улусе, вернее – в государстве Тимуридов, сменивших Чагатаидов на троне Мавераннахра в начале XV в. Наследники Тимура прекрасно осознавали нелигитимность своего правления (не будучи потомками Чингис-хана, они претендовали на верховную власть) и поэтому решили отказаться от монгольского законодательства, нарушителями которого они являлись, и заменить его положениями шариата. Так, в правление Шахруха, сына Тимура, в правовую систему государства Тимуридов (так и не изжившую до конца влияние обычного тюрко-монгольского права и имперского права Чингизидов) были инкорпорированы нормы шариата и фикха [215] .

215

См. подробнее § 1 четвёртой главы настоящей книги.

Анализ вышеприведённых условий рецепции иностранного права в государствах Чингизидов позволил нам выявить одну закономерность: практически во всех случаях рецепция осуществлялась из права не зависимых государств, а не покорённых монголами народов. Недостаток источников не позволяет нам дать однозначный ответ, был ли этот принцип официально закреплён в правотворческой практике монголов или нет. Единственный известный нам пример, когда он был официально сформулирован – это отказ монгольского хана Тимура (император Чэн-цзун), внука Хубилая, ввести в действие созданный его китайскими советниками кодекс законов. Он мотивировал своё решение тем, что положения кодекса опираются на старинные китайские традиции, а теперь китайцы завоёваны монголами и поэтому их опыт вряд ли будет хорош для победителей [216] . Тем не менее на практике этот принцип, похоже, действовал практически всегда.

216

Ratchnevsky P. Jurisdiction, Penal Code and cultural confrontation under Mongol-Yuan law // Asia Major. – 1993. – Vol. VI. – Pt. 1. – P. 171.

Наверное, единственный случай в истории чингизидских государств, когда рецепция иностранного права была произведена из права завоёванных государств при непосредственном участии чиновников этих самых покорённых государств – это реформы Елюя Чу-цая, бывшего чиновника империи Цзинь, основанные на правовом опыте самой империи Цзинь. Однако даже в данном случае можно увидеть, что рецепция права была осуществлена от ещё непокорённого народа: реформы Елюя Чу-цая начались в 1229–1230 гг., тогда как империя Цзинь была окончательно завоёвана только к 1234–1235 гг. и, соответственно, до этого времени могла считаться формально независимым государством.

Гораздо сложнее было следовать этому принципу монгольским правителям Китая и Ирана. В этих странах, как уже отмечалось выше, издревле сложилась собственная правовая традиция, влияние которой было просто невозможно не учитывать. Однако и тут монгольские законодатели сумели придать рецепции иностранного права (права покорённых народов!) характер новаций.

Так, откровенный характер заимствований преобладающей части норм китайского права в кодификациях императора Ин-цзуна был несколько завуалирован. Во-первых, в эти кодификации было включено значительное число (до трети всего содержания) указов более ранних монгольских ханов – императоров Юань, а во-вторых, использовался правовой опыт не только завоёванных империй Цзинь и Сун, но и более ранних китайских государств [217] . Соответственно, главным инициатором и создателем всех трёх собраний законов считался сам император Ин-цзун.

217

Дробышев Ю. И. Экологические сюжеты в средневековом монгольском законодательстве // Mongolica VII. – СПб., 2007. – С. 79; Ratchnevsky P. Jurisdiction, Penal Code and cultural confrontation under Mongol-Yuan law. – Р. 172–173.