Чувство льда

Маринина Александра

– Катя? А где мой брат? Занят? Гость? Ладно, не отвлекай его, смотри только, чтобы он был аккуратнее, а то я порезался только что. Значит, у нас с ним сегодня планеты не в тот ряд встали. Я-то? Я у Тамары, вот салат хотел приготовить… Кстати, скажи Андрюхе, что он совсем совесть потерял, уже недели три здесь не был. Непорядок. Было бы неплохо, если бы вы сейчас приехали. Что? Да, конечно, они будут рады… Давай. Только быстренько, машину поймай.

Положив трубку, Саша несколько секунд задумчиво разглядывал травмированный палец, потом поднял голову, прислушиваясь к медленным тяжелым шагам: Нина вела Тамару Леонидовну демонстрировать вечернее платье.

– Андрюха занят, но Катя сейчас приедет, – сообщил

он тетке.

– Зачем?

– Просто так, навестить вас, посидеть в семейном кругу.

– Она не член нашей семьи, – сухо возразила Любовь Григорьевна. – Они с Андреем не расписаны.

– Ну какая разница, Любочка! Они столько времени живут вместе, что вполне могут считаться женихом и невестой. Ты что-то имеешь против нее?

– Да нет, – она сделала неопределенный жест рукой. – Пусть приезжает, если ей так хочется. А почему Андрюша не может приехать?

– У него гость какой-то.

– Гость или гостья? – прищурилась Филановская, памятуя частые жалобы Кати на то, что к ее милому постоянно приходят какие-то женщины, с которыми он ведет долгие разговоры без участия своей подруги.

– Да гость, гость, мужчина, – рассмеялся Саша. – О, вот и наша красавица! Ну, Тамара, ты – супер! Самая красивая женщина страны!

Тамара Леонидовна стояла посреди комнаты, изо всех сил стараясь держать спину прямо. Платье было и впрямь великолепным, на этот раз, как это ни странно, Саша угадал. Оно струилось и переливалось, скрывая деформированную старческую фигуру, а округлые мягкие складки серо-голубого меха деликатно прятали дряблую морщинистую кожу подбородка, шеи и груди. Над всем этим великолепием красовалось обвисшее, почти уродливое лицо нездорового мучнистого вида – последствия неудачной пластической операции, которую Тамара Филановская, несмотря на советы специалистов, все-таки сделала, когда ей было далеко за семьдесят. Все в один голос говорили, что в таком возрасте пластические операции чрезвычайно рискованны, особенно если учесть количество ранее сделанных процедур подобного же рода, и что кожа уже утратила эластичность и способность к регенерации, и что заживление окажется весьма проблематичным, и что изношенному немолодому организму не полезен общий наркоз, но Тамара заупрямилась. Она отлично себя чувствовала, была полна сил, энергична и стройна, находилась в прекрасной форме во всем, кроме, как ей казалось, лица, она по-прежнему много играла в театре и ее до сих пор с удовольствием снимали в кино, но она была убеждена, что лицо необходимо поправить. Скинуть при помощи пластики лет десять-пятнадцать, плюс грим, которым можно убрать еще десяток лет, – и она сможет играть не только возрастные роли, но и романтические.

Врачи, как очень скоро выяснилось, были правы, а Тамара Леонидовна – нет. Результаты операции оказались ужасающими, и с тех пор она ни разу не вышла ни на сцену, ни на съемочную площадку. Однако, и сидя дома, Тамара Филановская продолжала оставаться великой актрисой.

– Отлично, – подытожил Александр, закончив придирчивый осмотр. – Ниночка, запиши для памяти: к этому платью подойдут серьги с жемчугом и бриллиантами, браслет от Картье и кольца, которые я привез из Лондона. Вечеринка послезавтра. Кто седьмого марта дежурит?

– Я, – отозвалась сиделка, – я с Ирой поменялась, ей нужно дома побыть по семейным обстоятельствам.

– Хорошо, значит, не забудешь, когда будешь Тамару одевать. И вызови на седьмое число маникюршу, пусть ей руки в порядок приведут. Да, Тамарочка? Да, моя красавица? – ласково заговорил он, обращаясь к бабушке. – В таком платье и с такими украшениями ручки должны быть идеальными. Ты на нашей вечеринке будешь самой красивой, все просто в обморок упадут – до чего ты будешь хороша!

Он встал с дивана, обнял старуху, поцеловал в макушку и тут же перевел строгий

взгляд на сиделку.

– Нина, почему корни седые? Почему вы не можете вовремя вызвать парикмахера? Сколько раз я просил, чтобы вы как следует следили за Тамарой Леонидовной! Сейчас же позвоните, пусть завтра приедет. Или нет, пусть приедет седьмого, в середине дня, покрасит и уложит волосы, чтобы была красивая прическа.

– Хорошо, Александр Владимирович, – испуганно пролепетала Нина. – Вы не волнуйтесь, все будет сделано.

– Правильно, Сашенька, – пропела Тамара Леонидовна, – скажи им, скажи построже, а то меня совсем запустили. Пусть я стара, но я остаюсь женщиной, и не позволяй им пользоваться моей беспомощностью.

– Не позволю, Тамарочка, не позволю, ты всегда была самой красивой женщиной страны и останешься такой. Нина, что ты стоишь? Иди делай салат, я с голоду тут с вами умру.

Сиделка метнулась прочь из комнаты, прошуршав взметнувшейся юбкой что-то виноватое и почти обиженное. Александр помог бабушке устроиться в ее любимом кресле, сам сел на пол, положил голову ей на колени, потерся щекой о шелковистую ткань нового платья. Любовь Григорьевна, присев на краешек диванного валика, наблюдала эту сцену с привычным, но так и не прошедшим удивлением. Неужели он действительно так любит бабку? Тому, что племянник любит свою тетушку, она вовсе не удивлялась, а как же может быть иначе, ведь она заменила ему мать, всегда была рядом, вырастила, воспитала, кормила и одевала, лечила и ухаживала. А бабушка минуты лишней с внуками не провела, стеснялась их – у молодых женщин внуков не бывает, если есть внуки, значит – старуха, бабушка все играла и играла свои бесчисленные роли, ездила на гастроли, репетировала, участвовала в правительственных концертах, лежала в косметологических клиниках – одним словом, занималась только собой, своей карьерой и своей славой, отдавая внукам лишь минимум внимания и душевного тепла, да и то исключительно в узком семейном кругу, когда никто не видит. Так почему же Саша так беззаветно ее любит?

Любовь Григорьевна вообще плохо понимала своих племянников, несмотря на то, что вырастила их и воспитала. Но Андрей, при всех его заморочках и диковинных теориях, был ей все-таки ближе, понятней, а вот перед Сашей она пасовала. Не понимала она его такой безразмерной и безграничной любви к людям, особенно к тем, кто не сделал ему ничего хорошего. Впрочем, покойную сестру Надю с ее любовью ко всему человечеству она тоже не понимала. Вероятно, Саша унаследовал это качество от матери, а Андрюша – нет, он своим протестным мышлением скорее в отца пошел. Что ж, бывает.

В отца… Господи, пусть окажется, что сын этого отца написал те проклятые записки. Тогда по крайней мере все понятно и совсем не страшно, хоть и противно. То есть нет, страшно, конечно, страшно, что мальчики узнают, кто и каким способом лишил их отца, но с этим можно справиться, можно, Нана сделает все, как надо, поручит кому-нибудь, да хоть тому же Тодорову, и если нужны будут деньги – Любовь Григорьевна их достанет, это не проблема. Вполне реально откупиться от шантажиста и сохранить мир в семье. Но если записки писал не он, то… Нет, не думать об этом, не думать!

* * *

Катя заглянула в кухню, где сидели Андрей и его гость. Еще не открыв дверь, она услышала голос Андрея:

– Нет, это совершенно невозможно.

– Но может быть… как-нибудь?..

Голос гостя был виноватым и каким-то просительным. Странно. Этого мужчину Катя никогда прежде не видела, но в этом-то как раз ничего странного не было, мало ли какие новые знакомые появляются у Андрея. Странным был его тон. К Андрею приходили обычно поделиться проблемами, поговорить, что-то обсудить, выслушать совет, но уж никак не просить. О чем речь, хотелось бы знать? Впрочем, какая разница?