Чувство льда

Маринина Александра

– Мы решили, что больше не хотим быть одинаковыми, – очень серьезно сообщил Андрюша.

– Но почему? – с еще большим удивлением спросила бывшая завкафедрой. – Что плохого в том, чтобы быть одинаковыми? Вы такие от природы, зачем же это менять?

Мальчик молча пожал плечами. Тут Инна Ильинична сообразила, что нигде поблизости не видит его брата, а ведь прежде они всегда появлялись вместе. Даже если они занимались разными делами – например, один читал, другой рисовал, мальчики все равно находились рядом друг с другом.

– А где Сашенька? – она стала оглядываться, надеясь заметить в кустах поблизости знакомую темноволосую головку.

– Он дома, на веранде, делает упражнения, нам Люба по английскому

задала.

– Он дома, а ты здесь? – Инна Ильинична не переставала изумляться.

– Мне нужно подумать.

Она машинально присела рядом, не в силах совладать с любопытством. Что такое случилось с шестилетними мальчиками, которых она знала практически с рождения, потому что каждое лето они проводили в дачном соседстве? Почему они решили, что больше не хотят быть одинаковыми? О чем нужно подумать этому ребенку с печальными глазами?

– Может быть, я могу помочь тебе разобраться? – осторожно предложила она.

Андрюша задумчиво посмотрел на нее и неторопливо кивнул.

– Люба сказала, что у нас с Сашкой нет ничего своего. Только имя и внешность. А все остальное, что у нас есть, это на самом деле ее, Тамарино и дедушкино, потому что они это купили на деньги, а деньги они заработали своим трудом. А мы с Сашкой пока ничего не заработали, поэтому у нас нет ничего своего.

Инна Ильинична вздрогнула. Ну как, скажите, как можно говорить ребенку такие вещи?! Ох, Люба, Люба, даром что дипломированный педагог, а такие чудовищные слова умудрилась произнести, словно нет в ней ни капли любви к племянникам, а есть одно лишь стремление ударить побольнее, ужалить поядовитее, чтоб надолго запомнилось. Но ведь не скажешь вслух, ибо ни в коем случае нельзя критиковать родителей, это одна из непреложных заповедей педагогики, которую, увы, так часто нарушают. И что это на Любу нашло? Впрочем, она этим летом вообще какая-то странная, на себя непохожая, смотрит словно сквозь собеседника и не видит его, не слышит, только одна холодная, тупая, как глыба льда, не то ярость, не то ненависть будто коконом окутывает старшую дочь Тамарочки Филановской. С ней и разговаривать-то неприятно, сразу озноб пробирает. Любочка никогда не была душевно теплой, но в прежние времена хотя бы видимую вежливость соблюдала, а в этом году и того нет.

– И о чем же ты думаешь? – негромко спросила она.

Андрюша поднял валяющийся возле его ног прутик, повертел в руках.

– Вот, например, этот прутик, он чей? Он лежал на земле, я его поднял и унес с собой, значит, он мой?

Ей показалось, что она уловила ход его мысли, и тут же привычная боль остро толкнулась в грудь. Ее муж, о котором она тридцать лет думала «мой», в один момент оказался вовсе не «ее». Он никому не принадлежит, он – сам по себе, со своими мыслями, желаниями и стремлениями, и его жена и дочь тоже, оказывается, вовсе не «его», потому что он легко расстался с ними, оторвал от себя и бросил на произвол судьбы. Люди так обширно и безалаберно пользуются притяжательными местоимениями, что эти местоимения превратились из обычных слов в фундамент философии, мироощущения, мировоззрения. Мое – значит, принадлежит мне, как вещь, и является таким, каким я хочу, чтобы это было. Разве можно в таком ключе думать о людях? Бред! А ведь думаем. Именно так и думаем. И относимся соответственно.

– Этот прутик, – медленно заговорила Инна Ильинична, стараясь поспеть за бешено скачущими мыслями, – принадлежит дереву, от которого он отломился. Когда-то прутик был веточкой, частью дерева. Потом что-то случилось, наверное, он заболел, высох и отломился, или кто-то шел мимо, неосторожно задел веточку и сломал ее. Понимаешь?

– Но он лежал на земле, и я его поднял. Вот я его держу в руках. Значит, он теперь мой?

– Подожди, ты очень торопишься. Случилось так, что часть дерева, часть веточки упала и превратилась

в прутик. Случилось так, что ты его увидел и поднял. Значит, природа так рассчитала, чтобы у тебя была возможность его поднять и поиграть им. Природа вместе с деревом сделала тебе подарок. Но подарок – это не сам прутик, а только возможность его поднять и использовать так, как тебе хочется. Ты понимаешь разницу между самой вещью и возможностью ее использовать?

Слишком сложно, боже мой, слишком сложно, ему ведь только шесть лет, ну что он может понять из ее рассуждений? Этим рассуждениям Инна Ильинична, доктор наук, предавалась все последние месяцы, и итоги ее размышлений все еще были нечеткими, не до конца сформулированными. Как же глупо пытаться донести их до ребенка-дошкольника! Судьба подарила ей встречу с человеком, которого она любила больше тридцати лет и от которого родила дочь, но это не означает, что Целяев, которого она называла «мой муж», стал ее собственностью. Судьба подарила не человека как такового, а возможность быть рядом с ним и испытывать счастье. Как же объяснить мальчику? Может быть, попробовать через понятие «своя судьба»?

– Вот послушай, Андрюша. Весь мир состоит из молекул, молекулы – из атомов. Тебе знакомы эти слова?

– Да, – с готовностью кивнул мальчик, – нам Люба объясняла.

– А про электрическое поле и энергию тоже объясняла?

– Еще нет. Она хотела и уже начала рассказывать, но мы ничего не поняли, и она сказала, что для нас это пока сложно. Люба обещала на следующий год объяснить, когда мы с Сашкой станем умнее.

Инна Ильинична поняла, что здесь придется немного отступить. Если уж Любочка Филановская не сумела объяснить шестилетним детям, что такое электрическое поле и энергия, то ей самой это тем более не под силу, ибо Любочкины способности доходчиво излагать самые сложные вещи известны всем.

– Хорошо. Тогда просто поверь мне на слово. Молекулы и атомы, из которых состоит весь мир, живые. Они рождаются и умирают, они двигаются, у них есть энергия. Вот ты, например, бегаешь и прыгаешь, потому что у тебя есть энергия, ты живой. И ты весь, с ног до головы, состоишь из молекул. Вся твоя энергия, которая позволяет тебе бегать и вообще двигаться, это совокупная энергия молекул, из которых ты состоишь. Это понятно?

– Что такое «совокупная»?

Опять ее занесло в научную терминологию! Надо быть поаккуратней.

– Совокупная – означает суммарная. Сложенная вместе. Теперь понятно?

– Теперь да. Но ведь бегают только люди и животные. А вы говорите, что все состоит из молекул и у всего есть энергия. Почему же дома не бегают? И деревья? И прутик лежал на земле, не убежал никуда.

– Потому что все в мире состоит из разных молекул, а у разных молекул разная энергия. Что-то может двигаться само, что-то не может. Зато дерево, например, может расти вверх, ствол становится толще, веток становится больше, листья осенью опадают, а весной появляются снова, то есть происходят перемены, а это ведь тоже движение. А дом, который простоял много лет, может рухнуть, сгнить и развалиться, и это тоже движение. Я все это тебе говорю для того, чтобы ты понял: все, что состоит из молекул, – живое. Оно может казаться мертвым, неподвижным, неразвивающимся, неизменным, но это только видимость, обман. На самом деле все – живое.

– И камни? – деловито уточнил мальчик.

– И камни. Когда-то, миллион лет назад, их не было, потом они появились, стали расти, очень-очень медленно, пройдет еще миллион лет, они состарятся и рассыплются в песок. Это движение, а раз движение – значит, жизнь.

Насчет камней Инна Ильинична вообще-то не была уверена, но ей нужен был наглядный образ.

– Значит, камни тоже живые? – переспросил Андрюша.

– Все живое. И у всего есть свое предназначение, своя судьба. Никто из людей этой судьбы не знает.