Чувство льда
Шрифт:
И снова мысли о другой женщине ядовитым жалом впились в ее воспаленный мозг. У него богатая любовница, которая готова давать ему деньги на содержание семьи. Нет, чушь какая-то получается. Зачем ей давать Мите деньги на семью? В чем ее интерес? Наверное, так: у него богатая любовница, и он собирается выманить у нее деньги каким-то хитрым способом. Но тогда получается, что ее Митенька – подлец и мошенник, а это никак невозможно допустить. Он не такой. Тогда как же?
А вот как: у него богатая любовница, которая готова дать ему много денег, а он за это обещал развестись с Ксенией и жениться на своей подружке. То есть она собирается заплатить жене своего любовника что-то вроде отступных. Митя принесет
Слезы опять закипели в уголках глаз и закапали прямо в тарелку с салатом из морепродуктов.
Часть 2
Ближнее Подмосковье, август 1975 года
С недавнего времени Инна Ильинична Целяева постоянно жила на даче. Оставаться в городской квартире рядом с дочерью и ее мужем, которые теперь считали ее виноватой во всех их жизненных неудачах, стало невозможно. Инна Ильинична подыскала себе работу в той части Москвы, куда могла добраться с дачи за приемлемое время, и съехала.
Всего полгода назад жизнь ее была совсем другой, и казалось, что если в ней и может что-то измениться, то только к лучшему. Муж – ученый, специалист в области кибернетики, сама она – завкафедрой марксистско-ленинской философии и научного коммунизма в престижном московском вузе, дочь закончила факультет журналистики и работала не где-нибудь, а в «Правде», главном печатном органе ЦК КПСС, и зять у Инны Ильиничны – хороший парень, спокойный, непьющий, редактор на телевидении. У детей впереди – достойная карьера, у нее с мужем – достойная обеспеченная старость, и ничего плохого в их жизни случиться не может.
Оказалось, что может. Муж Инны Ильиничны, профессор Целяев, поехал в Лондон на международный симпозиум и не вернулся. Нет, не умер скоропостижно, не попал в больницу, а просто не вернулся. Остался и попросил убежища, которое ему с радостью было предоставлено как крупному специалисту в области перспективной отрасли знаний. Инне Ильиничне немедленно предложили оставить кафедру и выйти на пенсию, поскольку пенсионного возраста она уже достигла. Но ей было всего пятьдесят шесть, и она рассчитывала поработать еще лет пятнадцать как минимум, ибо была в прекрасной форме, как физической, так и интеллектуальной, вовсю писала статьи, монографии и учебники, с блеском читала лекции и считала себя еще молодой и полной сил.
Конечно же, ее вызывали, и смотрели строго и недоверчиво, и задавали уйму вопросов, на которые она добросовестно отвечала и из которых даже младенцу было понятно, что ее считают не менее виновной, чем ее мужа – предателя Родины, ибо она наверняка все знала о его коварных планах, и потакала им, и покрывала будущего беглеца, и создавала ему всяческие условия для побега.
А она ничего не знала. И долго не верила в то, что это правда, все надеялась, что это обычная провокация. Невозможно было поверить в то, что человек, с которым она прожила бок о бок тридцать лет, мог совершить нечто подобное. Невозможно поверить в то, что он остался на Западе. Но еще труднее поверить в то, что он сделал это вот так, тайком от жены, не сказав ей ни слова, даже не намекнув, даже не попрощавшись как-нибудь особенно, как прощаются, когда знают, что больше никогда не встретятся. Она была убеждена, что, как ученый-философ, точно знает, что в этой жизни может быть, а чего быть не может, как люди могут поступить, а как не могут, ибо это в принципе невозможно и никакой этикой не оправдывается. Оказалось, что возможно все, даже невозможное. Накануне отъезда мужа в Лондон Инна Ильинична, как обычно, помогла ему собрать и уложить вещи, он вызвал такси на восемь утра, потом они посмотрели по телевизору какой-то концерт и легли спать. Утром он съел свой обычный завтрак и, когда позвонил по телефону диспетчер таксопарка и сообщил, что машина с таким-то номером будет у подъезда через пятнадцать минут, быстро оделся, чмокнул жену в щеку, подхватил небольшой «командировочный» чемодан и ушел. И от этой обыденности их последних проведенных вместе минут Инне Ильиничне было куда больнее, чем от доносящихся со всех сторон слов о предательстве Родины.
Ее отправили на пенсию, дочь очень скоро оказалась в редакции заштатного, мало кому известного узкопрофессионального журнальчика, зятя быстренько «попросили» с Центрального телевидения, и стало понятно, что ни дочь перебежчика Целяева, ни его зять никакой карьеры уже никогда не сделают. Молодые во всем винили Инну Ильиничну, им казалось, что она не боролась, не отстаивала свое право остаться на работе, не сумела доказать собственную непричастность к чудовищному поступку мужа. Если бы она боролась, доказала и осталась, то все сразу поняли бы, что дочь и зять перебежчика тоже ни в чем не виноваты и взглядов преступного профессора не разделяют, и их никто не тронул бы. Они были молоды и искренне верили в эффективность борьбы и победу справедливости. Но… Они были молоды и по привычке считали, что все за них должны сделать те, кто старше.
Дома начался ад, которого Инна Ильинична не вынесла. Она переселилась на дачу, теплую, просторную, месяц просидела в доме затворницей, потом поняла, что нужно что-то делать, чем-то себя занять. И не мемуары писать, одиноко сидя за письменным столом и впадая в творческое глубокомыслие, а найти работу, любую, пусть самую неинтересную (на интересную ей, жене перебежчика и предателя Родины, теперь рассчитывать было сложно), но чтобы каждое утро поднимать себя по будильнику, одеваться, причесываться и куда-то идти, чем-то заниматься, быть на людях, общаться, потом возвращаться домой.
Она устроилась санитаркой в ближайшую к дачному поселку больницу, находящуюся хоть и на территории Москвы, но у самой границы между городом и областью. Драила полы, выносила и мыла судна, помогала купать в ванной тяжелых больных, которые не могли мыться самостоятельно. Постоянно сталкиваясь с умирающими молодыми мужчинами и женщинами, с брошенными, никому не нужными больными стариками, с горем, слезами и отчаянием, Инна Ильинична быстро поняла, что ее участь – далеко не самая горькая из всех возможных. Боль не сделалась менее острой, но переносить ее стало намного легче.
Сегодня у нее выходной, погода прекрасная, солнечная, но не жаркая, и Инна Ильинична отправилась на прогулку. Проходя мимо дачи Филановских, расположенной через три участка от ее собственной дачи, она заметила шестилетнего Андрюшу. Мальчик сидел на поваленном дереве напротив калитки и о чем-то напряженно размышлял.
– Доброе утро, – приветливо поздоровалась Инна Ильинична.
– Здравствуйте, Инна Ильинична, – улыбнулся в ответ мальчуган, глядя на нее печальными глазами.
Ее всегда умиляла эта ранняя взрослость соседских мальчиков, которые, едва научившись говорить, приучились называть взрослых по имени-отчеству, а не «тетями» и «дядями».
– У тебя новая прическа, – заметила она. – Правда, я тебя давно не видела, но ты, по-моему, был подстрижен по-другому.
– Да, меня так подстригли, – невозмутимо подтвердил Андрюша.
– Тебя? Или вас? У Саши теперь тоже такая прическа?
– Нет, у него как раньше.
– А почему? – живо заинтересовалась она. Все близнецы, встречавшиеся ей в жизни, стремились к одинаковости и получали несказанное удовольствие от того, что их постоянно путали. Мальчиков Филановских никто не путал, они по-разному двигались, по-разному смотрели и по-разному улыбались, но все равно раньше они были совершенно одинаково одеты и причесаны.