Чувство льда
Шрифт:
– Для армии сгодился, – усмехнулся Володя. – У меня другая проблема: у отца две судимости.
– Ни фига себе! – присвистнул сержант. – Какие?
– Экономические. Но это давно было, он уже десять лет как по второй судимости освободился, работает в колхозе.
– У-у-у, тогда нормально. Сейчас всех берут, работать некому. На крайняк занесешь кадровику, который материалы спецпроверки готовит, – и порядок.
– Много заносить-то?
– Ну, это на кого попадешь. Некоторым хорошей бутылки хватает, а некоторым бабло в конвертике надо нести. Да не маленький, сам разберешься. Так что давай дуй в свою местную ментуру, просись в доблестные органы. У нас такой бардак, Вовка, что с любой биографией есть шанс проскочить.
Сержант оказался прав, две отцовские судимости Володе Юрцевичу не помешали, хотя он на всякий случай отнес кому надо бутылку дорогого коньяку и «посоветовался». Его направили в патрульно-постовую службу, через год Володя сдал вступительные экзамены и был зачислен на заочное отделение одного из милицейских вузов. К 1998 году он имел диплом о высшем юридическом образовании, некоторый опыт работы в уголовном розыске, куда его взяли, когда он был на третьем курсе, и обширные знакомства в московском правоохранительном сообществе. Он обладал удивительной способностью устанавливать контакты и строить отношения, его любили и почти никогда в просьбах не отказывали. Служба шла успешно, Юрцевич получал очередные звания и повышения в должности и зарплате.
Вот только с личной жизнью были проблемы. Он не мог оставить отца, а ни одна женщина не соглашалась жить вместе с тихопомешанным свекром. У Володи несколько раз случались романы, в том числе и серьезные, но жениться так и не удалось. Особенно болезненно переживал он разрыв с девушкой, которую действительно очень любил, но которая наотрез отказалась выходить за него замуж: больших денег у жениха нет, а больной отец есть. Но отправляться в поход за большими деньгами Володя опасался, уж ему-то было достоверно известно, сколько опасностей таят в себе эти походы, и рисковать, пока отец жив, он права не имеет. Главное – семья, ради нее можно и нужно идти на любые жертвы, так мама учила. Правда, после расставания с той девушкой Володя всерьез задумался о том, о какой, собственно, семье идет речь: о той, в которой существуют они с отцом, или о той, которую можно создать с любимой женщиной. И чем можно и нужно жертвовать – сыновней любовью или мужской? Ответа на вопрос он для себя не нашел и продолжал жить как и прежде, ежедневно ездил в Москву на службу, тратя на дорогу в оба конца больше пяти часов (на машине получалось быстрее, чем на автобусе и электричке), заботился об отце, который с 1994 года вышел на пенсию и сидел дома, рисовал и писал письма на тот свет. Ну и попивал, разумеется.
Володя давно смирился с тем, что сам по себе он отцу неинтересен, и, памятуя уроки толстухи Мордасовой, делал все возможное, чтобы контакт с отцом все-таки имел место. Он добросовестно собирал сведения о жизни братьев Филановских и регулярно докладывал отцу, приносил фотографии, которые делал сам, и газеты, если в каких-нибудь публикациях мелькало имя владельца издательства «Новое знание» Александра Филановского. О «своих мальчиках» отец разговаривал с удовольствием, выспрашивал у сына подробности и заставлял по многу раз пересказывать одно и то же. Володя сперва внутренне морщился, потом привык: в конце концов, какая разница, о чем они разговаривают, главное – они больше не молчат, и не стоит в их доме гнетущая тишина, и появилась хотя бы иллюзия нормальных семейных отношений. Отец больше не прятал рисунки, показывал их Володе, и тетради с письмами тоже не прятал, хотя написанного прочесть не предлагал, просто перестал скрывать свои занятия, и Володя чувствовал, что отец ему благодарен за это. Эта благодарность была единственным теплым чувством, которое он принял от Сергея Дмитриевича за без малого двадцать лет.
В 2000 году отец умер от сердечного приступа. За подзахоронение в могилу матери администрация кладбища запросила такие деньги, что у Володи в глазах потемнело. Он похоронил Сергея Дмитриевича на местном погосте и молча подивился тому, сколько народу пришло и на похороны, и на девять дней, и на сороковины. Володя был уверен, что бывшего скотника, в последние годы почти не выходившего из дома, здесь не только не помнят, но многие и не знают вовсе. И не ошибся.
– Это, Володенька, не с отцом твоим проститься пришли, ты уж прости меня, грешницу, – объяснила ему соседка, помогавшая устраивать помины, – это люди пришли тебя поддержать. Сергея Дмитриевича, земля ему пухом, мало знали, он ведь ни с кем особо не общался, пил и то в одиночку, а тебя у нас любят и жалеют, хороший ты человек, добрый, отца не бросил, до последнего чуть не с ложки кормил. Думаешь, люди ничего не видят и не понимают? Все они видят, и все знают, и все понимают. Дай тебе бог счастья. Грех так говорить, но освободил тебя Сергей Дмитриевич. Теперь женишься, девушку хорошую найдешь, семью заведешь, детишек. Продавай дом и переезжай в Москву, за твой участок хорошие деньги дадут.
Это было правдой. Колхоза давно уже не существовало, но хозяйство было крепким и обширным, и на его месте возникла крупная агрофирма, которая скупала землю под строительство и развитие собственной инфраструктуры. Дом Юрцевичей стоял на самой окраине, до него интерес новых владельцев пока не дошел, и никаких коммерческих предложений еще не поступало, но долго ждать не придется, агрофирме нужны хорошие подъездные пути, и проходить они будут в аккурат по участку. Дом-то слова доброго не стоит, а вот земля под ним имеет большую цену, и хотя земля у Юрцевичей не в собственности, а всего лишь в пользовании, выселить их за три копейки не удастся. Если только бандитов пришлют…
Володя не стал дожидаться прихода братков, сам проявил инициативу, зашел к местным властям, заручился их поддержкой и отправился к руководству фирмы. То ли люди там нормальные оказались, то ли с властями у них были какие-то свои особые отношения, то ли и вправду умел Владимир Юрцевич так с людьми разговаривать, что даже самые спорные вопросы решались так, как ему хотелось, но в результате деньги он получил более чем приличные.
«Все, – думал он, складывая пожитки в новенькие, специально купленные чемоданы, – теперь я могу делать то, что считаю нужным. Вы мне за все заплатите, братья Филановские. Пока папа был жив, я вас не трогал, потому что он вас любил, но теперь у меня руки развязаны».
В его плане было четыре пункта. Первый: найти жилье в Москве, деньги на это имеются, ведь все, что он заработал на тряпках, Володя отдал Лехе Белоногову на развитие на определенных условиях, и Леха, раскрутившийся за эти годы и ставший богачом, от своих обязательств не отказывается, готов выплатить Юрцевичу его многократно выросшую долю в любой момент, только пусть предупредит месяца хотя бы за два. Второй пункт: сменить имя и фамилию, пользуясь связями в милиции. Причина давно придумана, якобы бывшие отцовские «сокамерники» покоя не дают, кроме того, всякие общества по защите жертв репрессий нарыли какие-то документы, из которых следует, что Сергей Юрцевич числился в оперативных материалах бывшего КГБ как диссидент, и постоянно к Юрцевичам являются какие-то люди, задают вопросы, предлагают правовую помощь, просят дать интервью, а ему, Владимиру, копаться во всем это совершенно ни к чему. Что было – то было, и к Володе это никакого отношения не имеет. Кстати, все это, кроме, разумеется, бывших «сокамерников», было чистой правдой. Пункт третий: уволиться из МВД и поступить на работу в частное детективное или охранное агентство. И, наконец, четвертый: добраться до Филановских. Каким именно способом, Володя пока не решил, но это не к спеху, сперва нужно решить первые три задачи, а там видно будет. Куда ему торопиться? Не зря же говорят, что месть – это то блюдо, которое нужно подавать холодным.
Москва, март 2006 года
Они проговорили до утра, благо следующий после вечеринки день был выходным и на работу идти не нужно.
– Бедный мой, бедный, – Нана гладила Антона по голове и прижималась к его плечу, – маленький настрадавшийся мальчик. Что же нам теперь делать, Тоша?
– Наверное, ты меня уволишь, – он грустно усмехнулся. – Видишь, я сам подпилил сук, на котором сидел. Ты же не можешь держать в издательстве человека, который собирался свести счеты с хозяином и его семьей, правда?
– Правда. Не могу. А ты что, все еще собираешься сводить счеты с Филановскими? Ты ведь до сих пор этого не сделал. Что, возможности не было?
Антон резко выпрямился, сел на диване, отстранил Нану.
– Это сложно объяснить… У меня нет ответа.
А она так надеялась, что он скажет: я передумал, я понял, что это не нужно, бессмысленно, и никому от этого лучше не станет. Он скажет, что расстался со своим замыслом и больше никакого зла на Филановских не держит, и даже объяснит почему, и объяснения эти окажутся такими внятными и весомыми, что ей, Нане Ким, руководителю службы безопасности издательства, не останется ничего другого, кроме как безоговорочно поверить и успокоиться. И все останется как прежде.