Чувство льда

Маринина Александра

Володя не умел объяснить самому себе происходящее в категориях, понятных тринадцатилетнему подростку, а отец ничего больше объяснять не хотел, и мальчику пришлось обходиться собственной логикой. Папа просто отвык, говорил он себе, в тюрьме, наверное, совсем другая жизнь, и он отвык от того, что у него есть сын, и с ним можно общаться, и ездить куда-то, ну пусть не в Москву, но хотя бы на рыбалку или в райцентр, там клуб есть и кинотеатр. Он переживает из-за того, что ему не разрешили жить в Москве, загнали за 101-й километр и не дают работать художником. Ему нужно время, чтобы оправиться, прийти в себя, и Володя должен набраться терпения и быть хорошим сыном. Все наладится, только нужно очень стараться. Так мама говорила.

Но время шло,

и ничего не налаживалось. Отец по-прежнему не обращал на сына внимания и очень мало с ним разговаривал, успехами в учебе не интересовался и даже на родительские собрания в школу не ходил. Зато примерно раз в два месяца ездил в Москву посмотреть на сыновей. Володя с ним не ездил, слишком больно было.

Потом, как-то одновременно, боль утихла, а отец начал выпивать. Произошло это примерно через год после переезда в деревню. Однажды Сергей Дмитриевич здорово напился, упал, разбил лицо. Володя сбегал за фельдшером, потом всю ночь сидел возле постанывающего отца, менял компрессы и примочки, приносил питье с медом и лимоном. Через два дня настало воскресенье, и отец собрался в Москву. По воскресеньям Саша и Андрей выходили со спортивными сумками из дома примерно в одно и то же время, похоже, ездили на тренировки в какую-то секцию, и отец теперь ездил в столицу не наугад, а к точно определенному часу. Если мальчики ехали на тренировку не из дома, то по ее окончании обязательно возвращались домой.

– Ты никуда не поедешь, – строго сказал Володя, критически оглядывая покрытое корками засохшей крови лицо отца. – Тебя задержит первый же милиционер. Ну ты посмотри на себя! Натуральный бомж. А если их тетка выйдет и тебя заметит? Ты говорил, она с тобой знакома. Вдруг она тебя узнает? Испугается еще, милицию вызовет. Тебе это надо?

Сергей Дмитриевич хмуро взглянул в зеркало и тяжело плюхнулся на продавленный, с прорванной обивкой диван.

– Тогда поедешь ты.

– Это зачем?

– Посмотришь на них.

– Чего мне на них смотреть? Я их уже видел, – Володя не мог сдержать злость и говорил грубо.

– Я должен быть уверен, что с ними все в порядке, что они не болеют и вообще… Тебе не понять. Вырастешь – поймешь.

Главное – семья. Наступи себе на горло, но сделай так, как нужно твоим близким и любимым.

– Хорошо, – сцепив зубы, ответил он, – я поеду.

Он добросовестно прождал братьев, убедился, что они бодры и веселы, преодолел, хотя и не без усилий, искушение подойти познакомиться и рассказать им всю правду о том, что у них общий отец, и вернулся домой.

– Ну, как они?

И снова Володю укусила ядовитая боль. Когда он приходит домой, отец молчит и в лучшем случае просто кивает, а то и вовсе не замечает сына, а тут кинулся с вопросом, едва Володя порог переступил.

– Нормально, – сдержанно ответил он. – Здоровы.

– Как они выглядят? – жадно допытывался отец. – Во что были одеты? Рассказывай подробно.

– Да нормально они выглядят, как все. Один в красном свитере и в джинсах, другой в сером свитере и тоже в джинсах.

– В красном – это Саша, – уверенно произнес Сергей Дмитриевич.

– Откуда ты знаешь?

– Он всегда был более активным, энергичным, жизнерадостным. Неудивительно, что он любит красный цвет. Андрюша совсем другой, более спокойный, задумчивый. Ну, что ты молчишь? Рассказывай дальше.

– Да что дальше-то? Ну вышли из подъезда, прошли мимо, вышли на улицу. Вот и все.

– Они разговаривали? Смеялись? Или молчали?

– Не помню, – буркнул Володя.

Он с трудом сдерживал злые слезы обиды и отчаяния. Никогда папа не интересовался им самим так живо и трепетно, как этими парнями, которые его и знать не знают. Получается, что он их любит, а его, Володю, преданно ждавшего его на протяжении долгих интернатских лет, – не любит и вообще не замечает. Ему нужны только эти мальчишки, а Володя совсем не нужен.

С того дня отец снова начал рисовать, только карандашом – на кисти и краски не было денег, и

Володя сперва обрадовался: папа становится прежним! Сергей Дмитриевич не показывал сыну свои работы, просто рисовал и складывал в папку, а папку куда-то прятал, но Володя и не пытался искать. Ему неинтересно было, что именно на этих рисунках, какая разница? Главное – папа рисует, он возвращается из страшного холодного небытия, наполненного молчанием и водкой. Спустя какое-то время Володя обнаружил, что отец не только рисует, но и пишет что-то в толстых тетрадках за 44 копейки. Может быть, книгу сочиняет? А что, вполне возможно, бывает же так, вот, например, «Записки серого Волка» Ахто Леви, Володя читал, ему очень понравилось, и про жизнь зэков так здорово написано! Папа тоже напишет книгу, ее напечатают, папа станет известным, может, даже известнее, чем бабушка этих противных мальчишек, которая привозит им из-за границы настоящие фирменные шмотки, и тогда им разрешат вернуться в Москву, и все наладится…

Непонятно, откуда у мальчика, проведшего детство в интернате, появилась такая деликатность, но факт остается фактом: он ни разу не пытался найти ни папку с рисунками, ни тетради, которые отец тоже прятал. Собственно, спрятать-то их особо негде было, только в подполе, и Володя довольно скоро это обнаружил, когда полез туда за квашеной капустой, но ни к рисункам, ни к тетрадям он даже не прикоснулся. Это нельзя. Это чужое.

Отец пил все сильнее, и Володе все чаще приходилось ездить в Москву вместо него. Он привык и к этим поездкам, и к боли, которая стала тупой и ноющей и на которую он почти не обращал внимания. В девятом классе Володю словно подменили, он из отличников превратился в троечника и прогульщика и проводил время в компании, которую в официальных документах именовали «неблагополучными подростками» и «группой повышенного риска». Став взрослым, он впоследствии уже не мог вспомнить, было ли это его сознательным выбором или он действовал интуитивно, но так или иначе дешевое вино, а порой и самогонка, сигареты, заброшенная учеба и регулярные драки были очередной неумелой и, как оказалось, бесплодной попыткой обратить на себя внимание отца. Володя мог прийти домой за полночь и с запахом спиртного, мог утром вообще не пойти в школу и остаться в кровати – никакой реакции со стороны Сергея Дмитриевича не было. Пришел – хорошо, лежишь – лежи. Парень с немыслимой скоростью катился в пропасть, и все могло бы закончиться совсем плохо, если бы в райцентре, куда он с друзьями приехал с намерением сходить на танцы и разобраться с местной шпаной, всю компанию не забрали в милицию.

Толстая тетка – инспектор по делам несовершеннолетних по фамилии Мордасова, которую вся местная пацанва знала в лицо и в своем кругу именовала Мордой, быстро провела профилактическую беседу со всеми задержанными по очереди, оставив Володю Юрцевича напоследок. Он ждал, сидя на жесткой скамье, окрашенной в казенный мутно-шоколадный цвет, и откровенно скучал. Разговора с Мордой не боялся: видел, что ребята выходят из ее кабинетика каждые десять минут, значит, ничего серьезного там не происходит, так, обычная болтология, слушайся родителей и хорошо учись, тогда у тебя есть шанс вырасти настоящим коммунистом и принять участие в построении светлого будущего.

Когда подошла его очередь, спокойно зашел в тесную комнату, заставленную цветами в горшках, чтобы скрыть облезлые стены. Сел, глядя на Мордасову с вызовом и демонстративной надменностью. Та что-то быстро записывала в толстую «амбарную» книгу.

– Сейчас, Володюшка, минутку подожди, – произнесла она неожиданно красивым голосом, не поднимая головы.

Володя вздрогнул. Володюшка! После смерти мамы его так никто ни разу не назвал. Ладно, знаем мы эти штучки, сначала ласковым пряником заманит, а потом как начнет кнутом стегать! Дескать, кто первым драку начал, а кто предложил, а почему, кто кого ударил и все в этом роде. Дальше в ход пойдут угрозы сообщить в школу и на работу родителям, поставить на учет… Известное дело.