Чужая дуэль
Шрифт:
С трудом удержавшись на грани сознания, я, ощупывая ссадину на лбу и смаргивая навернувшиеся от резкой боли слезы, вдруг осознал, о какой малявке идет речь. Они же имеют в виду пресловутые копии уголовных дел, а волком именуют околоточного.
Такой расклад меня совсем не порадовал. Если я прав, а другого тут ничего не придумаешь, то вывернуться будет крайне сложно. В любом случае, отдам я им требуемое, или буду геройски молчать, оставлять меня в живых бандитам не резон.
Пожилой главарь тем временем оценивающе прищурился на меня. Затем поднялся и нырнул
— Ну, как, нравятся? — зловеще ухмыльнулся старик, кивнув на когда-то блестящую, а сейчас покрытую рыжим налетом железку.
Я, так и не отнимая ладони ото лба, неопределенно пожал плечами, пытаясь сообразить, куда он клонит. А одноногий, побарабанив пальцами по столу, многозначительно щелкнул ногтем по бутылке. Громила справа услужливо подхватился и налил ему в кружку. Дед, запрокинув голову, с видимым удовольствием мелкими глотками выпил пахучий самогон, занюхал надкусанной краюхой черняшки. Потом подхватил деревянной ложкой соленый грибок и кинул в рот. Прожевав, ловко свернул козью ногу, прикурил, окутавшись сизым облаком.
Я с возрастающим внутренним напряжением ждал продолжения… и дождался. Старик стряхнул пепел прямо на стол, толкнул локтем медвежеподобного соседа и спросил его:
— Как думаешь, соколик, наш гость сам запоет, или Козырю его отдать покуражиться?
Тот, жуя набитым ртом, пробурчал что-то неразборчивое, но дед его понял, согласно закивав.
— Верно, ничего он не скажет по своей воле. Не стоит и время терять… Валяй, Козырный.
Я и глазом не успел моргнуть, как мою шею облапила каменной твердости рука, перекрывая доступ воздуха и одновременно локтем приподнимая подбородок вверх. Один из громил подал схватившему меня сзади конвоиру по кличке Козырь, заботливо принесенный главарем инструмент. Всего-то на миг он мелькнул перед моими налитыми кровью глазами, но теперь я с ужасом понял его предназначение. Сквозь шум в ушах пробивалось издевательское дребезжание старика:
— У тебя, милок, случаем, зубиков-то из рыжья нет? А то Козырь больно золотишко уважает. С интересом-то драть ему завсегда по душе.
Едва трепыхаясь и не имея никакой возможности противиться насквозь пропитанным табаком горьким пальцам, упорно раздвигающим челюсти, я зажмурился, внутренне сжавшись в безысходном ожидании невыносимой боли.
Уже и жесткое, холодное железо, кровеня губы, наполнило рот пресным вкусом, как сзади, с оглушительным треском вылетела дверь. Тут же ослабла сжимающая горло хватка, а затем и сам Козырь всем телом навалился на меня, погребая под собой.
Маленькая комнатка словно распухла от грохота сокрушаемой мебели, звона бьющейся посуды и отчаянных воплей: «Полиция!.. Руки вверх!.. Не двигаться!.. А ну брось нож, сука!..»
Я отпихнул обмякшую тушу бандита, отчаянно рванулся вверх под аккомпанемент звенящей внутри головы песенки «А помирать нам рановато…» и тут грохнули два выстрела подряд.
Глава 8
Очнулся я в своей кровати в имении, в чистой пижаме, но с забинтованной головой. Кто и как меня сюда доставил, переодел, обработал рану, в памяти не сохранилось. Но, по большому счету, все это не имело особого значения. Главное, что я был жив и на удивление неплохо себя чувствовал.
Первым делом, после того как открыл глаза, я ощупал языком зубы и с огромным облегчением убедился в их сохранности. Разодранные губы, отзывающиеся резкой болью на любое движение, были не в счет.
Когда я слез с кровати и накинув халат, оценивал перед зеркалом повреждения на лице, дверь без стука распахнулась и в комнату влетел сияющий как начищенным самовар, за версту благоухающий одеколоном Селиверстов.
Увидев меня на ногах, он радостно взвыл и кинулся обниматься. С трудом угомонив околоточного, все же на ребрах, после пинка Козыря, красовался громадный синяк и шевелиться, так же как и двигать губами, было ощутимо больно, я усадил его в кресло.
Тот, все порываясь вскочить, затараторил:
— Нет, ну ты, Степан Дмитрич, даешь! В рубашке родился, не иначе! Мало того, что я успел в последнюю секунду, так еще этот упырь одноногий, считай, в упор промахнулся! Душегубу своему башку продырявил, а тебя пуля только вскользь зацепила! Буквально чуток в сторону и… — он махнул рукой.
— Не шуми, без того в ушах звенит, — я осторожно прикоснулся к повязке с левой стороны, но полицейский, переполненный эмоциями, перебил меня:
— Да, кстати, господин Исаков, ты как всегда оказался прав. И откуда ты все знаешь?
Я опустился в кресло напротив, вопросительно поднял бровь и тут же скривился от болезненного укола, вследствие движения поврежденной кожи.
— Ты о чем?
— Как о чем? — сначала неподдельно изумился околоточный, затем звонко хлопнул себя по лбу. — Совсем запамятовал, ты же еще ничего не знаешь. Поганец-то, как ты и предсказал, вылез сегодня утром.
— Какой поганец? Откуда вылез? — все никак не могло дойти до меня.
— Да все оттуда же! — Селиверстова буквально распирало. — Из собора вылез! Нашлись, камушки-то!
— Ну-ка, ну-ка? — мне действительно стало любопытно, потому как, если откровенно, я и сам не очень-то верил в действенность данного накануне совета. — Расскажи поподробнее.
Полицейский повозился, устраиваясь удобней, закинул ногу на ногу, разгладил щедро напомаженные усы и приступил к повествованию:
— Как ты намедни предложил, я всех из церкви выгнал, окна-двери на замки запер, а еще поверх сургучом залил и свою печать поставил. Как настоятель шумел и ногами топал, лучше не вспоминать. Я ж от него даже на квартиру сбежал. Все ключи отобрал и спрятался. А тут еще ночью подняли тебя выручать. Ты, вообще, догадываешься, кому жизнью обязан?..