Чужая — я
Шрифт:
Холод пробирается под кожу, жаля острыми иглами тело. И оставаться здесь небезопасно. У меня нет мобильного, его нужно где-то взять, позвонить родителям, передать им Хилари… и ждать, когда полиция узнает о том, что она вернулась, и сообщит Говарду Фейрстаху. Чтобы он придумал еще какой-нибудь способ навредить мне и моим близким.
Я закрываю рот рукой, понимая, что эта круговерть не закончится здесь и сейчас. Мы планировали этот день, нас пятеро. В следующий раз я останусь одна. Буду лежать в постели, в которую воткнут нож, или не сумею добраться до края здания, который спасет меня от мчащегося автомобиля, или не выживу после нового падения, или выживу, но останусь безмолвным, запертым внутри собственного тела парализованным страхом инвалидом…
Мне нужно оставить Хилари, а самой вернуться и покончить с Говардом и Басом.
Как? Как я могу оставить сестру? Я не могу позволить ей мотаться по улицам Бостона в одиночестве, когда их наводняют монстры с человеческими лицами.
— Сейчас ты пойдешь и спрячешься в машине Норта. Задняя левая дверь этой раритетной рухляди неисправна: если нажать на ручку и немного приподнять, замок отщелкнется сам по себе, — говорю я глухо и бесцветно. — А я вернусь в зал.
— Нет!
Она вцепляется в мою руку ногтями, оставляя борозды. После всего, что со мной случилось, боли вообще не ощущается. Или это порошок Стефана? Он приглушил ощущения? Что вообще было в пакете? Я обдолбана? Бас обрадуется.
— Мама и папа в Бостоне. Норт знает, где именно. Он отвезет тебя к ним. Если вдруг он сядет в машину с отцом… не высовывайся ни в коем случае.
— Поверить не могу, что ты собираешься…
Но по глазам я вижу, что она верит. Понимает.
— Я люблю тебя. И совсем не сержусь за то, что ты не призналась отцу в действиях мамы.
Это подлый прием, призванный напомнить Хилари, что она передо мной виновата. Я накосячила куда сильнее, но сейчас она не сможет это проанализировать и сдастся. Мне просто нужно, чтобы она поддалась.
По усилившимся потокам слез я понимаю, что трюк сработал. Иногда я себя ненавижу.
Я напряженно гляжу в спину сестре, сомневаясь в правильности решения ее не провожать. Но… если вдруг Бас знает, где мы, он вернет мою сестру в любом случае.
Из холода в тепло — и отрава (или травма? Я не знаю) начинает туманить разум с новой силой. Я лишь урывками фиксирую свои следующие действия: как захожу с парадного входа, обхожу зал теперь уже с левой стороны и совершенно беспрепятственно проникаю в помещения на этот раз не ремонтируемые. Судя по замолкающим при моем приближении людям, я выгляжу, как призрак. Растрепанная, в платье с порванной бретелькой (спасибо Мэри), с расцарапанным лицом. Если до этого дня я сомневалась, стоит ли возвращаться в Бостонский колледж после академического отпуска, то теперь наверняка знаю, что не вернусь сюда даже под дулом пистолета. Встреть я девушку в таком виде, сама бы не поверила, что передо мной не наркоманка.
Если бы Бас мог сдохнуть от счастья, увидев меня такой…
Меня никто не останавливает: народ просто не понимает, что делать. Может, зовут охрану, которой требуется время? Да плевать. Я просто хочу попасть за кулисы. Билет на спектакль остался в клатче: другим способом мне в зал не попасть. Зачем в зал? Потому что там мой враг. Там Говард. Нужна же девушке цель!
Мне везет: в «плохом» спектакле рождественская ночь и свет приглушен. Значит, я могу выглянуть из-за кулис и увидеть, действительно ли Норт сидит как ни в чем не бывало рядом со своим отцом…
Я почти дохожу до края кроваво-красной ткани, прежде чем меня хватают две пары мужских рук. Рывок назад, и мой уже неоднократно потревоженный мозг отправляет меня в забытье. Снова.
Подо мной гремит удивительно фальшивый хор (ну, или мне так только кажется в моем состоянии). Это все, что есть моя действительность на данный момент. Я ничего не понимаю. Пытаюсь сесть… и с трудом давлю крик, потому что я на высоте, на уровне подвешенных декораций. На платформе фут на фут и без каких-либо бортиков.
Как меня вообще сюда засунули, не прерывая спектакль?
Я с ужасом подползаю к краю, опираясь лишь на одну руку, и гляжу вниз на макушку елки в виде Рождественской звезды и поющих впереди студентов. Такие песни — верный признак, что представление движется к неизбежному финалу.
Как и я.
Перед глазами плывет, сцена будто приближается. Это последствия черепно-мозговой или просто паника? Я по глупости рывком поднимаю голову и чуть не теряю равновесие. Взгляд размывается и фокусируется на каретке за первой кулисой, подвешенной на одном уровне со мной. В ней стоит… Стефан. Или не Стефан. Это не так важно, как приставленный к горлу нож. Зажатый в руке Баса.
Для этого лучше подходила Хилари, а не Стефан. Если, конечно, там не Норт. Бас знает, кто перед ним?
От одного только взгляда на такое я начинаю медленно истекать кровью. От страха ничего не соображаю: меня сейчас просто им вырвет. Прямо на елку и поющих студентов.
Я смотрю на этого парня в руках Баса и не понимаю, который из близнецов он. Который?!
Какое это имеет значение? Будто если я узнаю, что там Стефан, откажусь сделать то, чего они хотят. А хотят они, чтобы я спрыгнула. Иначе пострадает дорогой мне человек. Стефан? Норт? К черту, мне дороги оба. По-разному, но все равно. Нет, если бы у меня был выбор спасать Норта или Стефа, я бы не стала искушать судьбу и играть в благородство, как киношная героиня, но тут совсем другое. Эгоистично выбрать себя можно, но какой в этом смысл, если через день, неделю или месяц меня все равно уничтожат? У них бесконечное множество попыток.
Разумеется, я не могу это слышать, но прекрасно понимаю, что Бас говорит: «Прыгай». Я слышу в своем мозгу его голос так отчетливо, будто он шепчет это в ухо мне, а не пойманному близнецу. Который, кстати, мотает головой.
Мой прыжок, конечно же, идет вразрез с планом, но я все равно опускаю голову. Прыгнуть на елку у меня не выйдет: она слишком далеко позади. Да и какой, опять же, в этом толк? Прыгнуть так, чтобы не разбиться, для них все равно, что не прыгать вовсе: опасность никуда не денется. Либо мне помогут ребята, либо…