Чужие грехи
Шрифт:
— О, если бы не это проклятое положеніе… если бы не этотъ несчастный ребенокъ! шептала она, ломая руки. — И зачмъ я не ухала раньше за границу… въ деревню… куда нибудь, чтобы все скрыть… а теперь? Онъ сразу увидитъ, въ какомъ я положеніи… вдь это уже вс видятъ… Но, Мишель, Мишель, вдь ты не бросишь меня?.. Вдь ты меня любишь?..
Она бросилась къ нему и припала головой на его плечо. Въ ея голос, въ выраженіи ея лица было опять что то дтски безпомощное и дтски капризное.
— Женя, что за вопросы! воскликнулъ онъ, цлуя ее въ голову. — Но теперь надо спшить! Онъ сейчасъ будетъ здсь… Ты должна объясниться безъ меня… Онъ не долженъ знать, куда ты удешь… Хотя лучше бы остаться, не узжать… Но если ты ршилась, то нечего длать… Я сейчасъ ухожу… Если онъ застанетъ меня здсь, онъ вызоветъ меня на дуэль и что бы ни случилось тогда — ты погибнешь… Убьетъ онъ меня или я его — теб придется все равно перенести тяжелую долю… Этого надо избжать не для меня, а для тебя…
Онъ говорилъ это довольно твердо, стремясь казаться не трусомъ, а только разсчетливымъ и предусмотрительнымъ человкомъ, старающимся
— Господи, Господи, что за мука! восклицала она, закрывая лицо руками. — И за что это все, за что!
— Ну полно, полно! Что длать! прерывающимся голосомъ говорилъ онъ. — Мы сами виноваты, много виноваты! Мы увлеклись… мы дйствовали, очертя голову… вотъ и плоды… Я тогда еще говорилъ теб, что надо подождать!..
У него начиналось что то въ род лихорадки.
— Ахъ, что ты мн толкуешь! Ждать, когда любишь! раздражительно воскликнула она.
— Ну, а не ждали, вотъ теперь и придется пережить все это, почти съ упрекомъ сказалъ одъ и тотчасъ же снова началъ ее утшать:- Ну, не плачь, все пройдетъ… все пройдетъ и мы будемъ счастливы…
Он торопливо обнялъ ее, быстро поцловалъ и проворно направился въ выходу, проговоривъ еще разъ на ходу:
— Будь тверда, соберись съ силами!
Она, кажется, не слышала послднихъ его словъ; она опустилась снова въ изнеможеніи на кресло и залилась слезами.
— О, проклятое, проклятое положеніе! шептала она, стискивая руки. — Если бы можно было на время уснуть, чтобы все объяснилось, окончилось само собою! Кажется, бжала бы далеко, далеко, чтобы только не видать Владиміра… И за что это испытаніе? Мишель говоритъ, что мы дйствовали, очертя голову… Но разв страсть разсчитываетъ?.. разв она взвшиваетъ?.. О, какъ я люблю Мишеля, какъ я ненавижу Владиміра! И за какой грхъ онъ посланъ мн въ мужья? Мишель твердитъ, что и это наказаніе за то же, что я вышла замужъ, очертя голову… Вчно все одна и та-же скучная псня!.. Хорошо ему толковать, а разв я тогда понимала что нибудь!..
Въ ея воображеніи вдругъ промелькнуло все прошлое: ея жизнь въ родной семь, ея замужество, ея жизнь съ Владиміромъ Аркадьевичемъ Хрюминымъ. Она выросла въ чиновнической, вылзавшей «въ люди» семь, гд вс мечтали стать выше своего положенія, пустить пыль въ глаза ближнимъ, добиться чина дйствительнаго статскаго совтника и получить право говорить: «у насъ въ высшемъ кругу». Покуда завтныя цли еще не были достигнуты, въ семь царилъ какой-то сумбуръ во всемъ: семья плохо ла, чтобы наряжаться получше, и носила грубое, штопанное и перештопанное блье, чтобы имть возможность накупать шелковыхъ тканей и кружевъ; дти не получали никакого основательнаго образованія, такъ какъ все стремленіе сводилось къ одному желанію научить ихъ говорить по-французски; но такъ какъ хорошія француженки-гувернантки дороги, то къ дтямъ и была нанята дешевая француженка сомнительной репутаціи, что-то въ род комисіонерши или устарвшей кокотки, умвшая научить дтей болтать по-французски, но неумвшая научить ихъ правильно написать хотя нсколько строкъ на этомъ язык; такъ какъ средства еще не позволяли принимать у себя гостей «изъ своего круга», то семью влекла клубная жизнь и семь казалось, что именно въ клуб-то и собирается цвтъ «высшаго общества». Въ манерахъ, въ разговорахъ, въ нарядахъ этихъ людей была какая-то невообразимая смсь мщанства и претензій на хорошій тонъ, полнйшаго ничтожества какъ въ умственномъ, такъ и въ нравственномъ отношеніяхъ, и стремленія показать чувство собственнаго достоинства. Отецъ семьи гордился, что играетъ въ карты съ «ихъ превосходительствами», мать гордилась, что ее приглашала къ себ въ гости какая-то «баронесса» изъ Риги, дочь гордилась, что съ нею танцуютъ все «гвардейцы». Гд и какъ встртилась Евгенія Александровна съ Владиміромъ Аркадьевичемъ Хрюминымъ, камеръ-юнкеромъ, секретаремъ очень высокопоставленнаго лица, членомъ хорошей, хотя и разорившейся фамиліи, — этого не знали или не помнили ни она, ни онъ. Но помнили и она, и онъ одно то, что они завязали интрижку, онъ отъ скуки, она потому, что очень любила романы. Интрижка быстро перешла въ серьезное событіе. «Если онъ не женится на Евгеніи, я буду жаловаться, я въ судъ подамъ!» говорилъ узнавшій о событіи отецъ Евгеніи Александровны, грозно сдвигая брови. «Если эта канцелярская крыса подастъ на меня жалобу, моя карьера пропала!» думалъ Владиміръ Аркадьевичъ, узнавъ намреніе строгаго родителя. Онъ попался въ сти, которыя самъ разставилъ себ. Когда онъ долженъ былъ внчаться съ нею, у него разлилась желчь; когда она стояла съ нимъ подъ внцомъ, ей только представлялось одно то, какъ будутъ ей завидовать и Зина Иванова, и Маня Федорова, и Аня Данилова, узнавъ, что она, Женя Трифонова, вышла замужъ за камеръ-юнкера, у котораго вс, вс родные «князья» и «графы». Потомъ роли измнились: онъ ядовито, безпощадно, раздражительно мстилъ ей за то, что онъ женился на ней; она ежедневно плакала, волновалась, краснла, сознавая, что она попала не въ свой кругъ. Въ сущности, и онъ, и она были парой, ровнями и въ нравственномъ, и въ умственномъ, и въ матеріальномъ отношеніяхъ, но на его сторон былъ одинъ перевсъ: онъ могъ упрекать ее ея происхожденіемъ, ея мщанствомъ, ея незнаніемъ приличій. Каждый бантъ на ея плать казался ему свидтельствомъ ея мщанства, каждая ея фраза была доказательствомъ ея безтактности, ея вульгарности, ея невоспитанности. Онъ раздражался при вид ея, потому что она была его жена, тогда какъ онъ могъ бы жениться на княжн Золотовской, имвшей до трехсотъ тысячъ приданаго. Ничто не могло его утшить за потерю свободы, но она скоро нашла утшеніе, вс его колкости, упреки и насмшки, волновавшіе ее сначала, стали ей надодать… «Ахъ, какъ это скучно!» говорила она въ этихъ случаяхъ и стала искать веселья въ мелкихъ романахъ. Мужское общество знакомыхъ ея мужа было ею очень довольно; съ ней можно было сальничать, какъ съ кокоткой, и заигрывать, какъ съ вдовушкой легкаго поведенія, не особенно боясь послдствій. «Не достаетъ только того, чтобы вы меня опозорили!» говорилъ мужъ, но она умла во время истерически разрыдаться и скрыть концы. Скрыть концы не удалось ей только теперь, когда мужъ ухалъ на годъ за-границу, сопровождая своего высокопоставленнаго патрона. Она обрадовалась его отъзду и вздохнула свободно. А тутъ, какъ на зло, подвернулся подъ руку ея троюродный братъ, Михаилъ Егоровичъ Олейниковъ, скромный юноша, съ лицемъ вербнаго херувима, пробивавшійся въ люди по пути присяжнаго повреннаго. Они катались на тройкахъ на какіе-то пикники, онъ возилъ ее изъ оперы въ какіе-то рестораны, онъ сопровождалъ ее въ маскарады. Она ему разсказывала про тиранію своего мужа, она передъ нимъ плакала дтскими слезами, онъ ее утшалъ. Онъ никогда не чувствовалъ себя такимъ счастливымъ, какъ въ это время, когда каждая ея слеза высыхала подъ его поцлуемъ, когда въ конц каждаго драматическаго повствованія о своихъ страданіяхъ она падала на его грудь, склоняя головку на его плечо. Онъ не испытывалъ ничего слаще этихъ утшеній и, наконецъ, утшилъ ее на столько, что она въ послднее время старалась не вызжать въ знакомымъ, чтобы скрыть свое положеніе: она готовилась быть матерью.
— О, если бы не это положеніе! воскликнула она съ ужасомъ, вспомнивъ объ этой несчастной, непредвиднной случайности.
Въ эту минуту кто-то позвонилъ. Она вздрогнула, разомъ поднялась съ мста, прижалась въ стн, затаила дыханіе. Вся ея фигура, каждая черта ея лица выражали смертельный страхъ и опять вся она напомнила провинившагося ребенка, боящагося наказанія. Въ передней горничная громко сказала: «барыни нтъ дома».
— Не онъ! проговорила молодая женщина, вздыхая широкимъ вздохомъ. — Но все таки онъ сейчасъ прідетъ, сейчасъ!.. Увидитъ меня… «А, вотъ новость!» скажетъ, сощуривъ глаза и мряя взглядомъ мою фигуру!..
Она опять вздрогнула и заходила по комнат, потирая лобъ рукою.
— Нтъ, нтъ! Нужно бжать! Бжать, куда глаза глядятъ! Къ Бетси разв?.. проговорила она, вспомнивъ о своей бывшей гувернантк, и начала торопливо одваться, прежде чмъ планъ бгства окончательно выяснился въ ея голов: она всегда поступала именно такъ. — Да, Бетси приметъ… она такъ любитъ меня… она любитъ вс эти таинственныя приключенія… у нея можно прожить… Напишу ему… Да, да, это лучше всего… И чего я боялась, чего прежде думала….Ахъ, какъ это просто! Но надо скоре, скоре… съ чернаго хода… я не могу терпть боле этого гнета…
Она совсмъ оживилась, она торопливо одвалась, брала какія-то вещи, прятала свои золотыя мелочи, отсчитывала деньги, разбрасывая разныя принадлежности туалета. Она была теперь неузнаваема. Ея за минуту передъ тмъ печальное лицо сдлалось теперь не только оживленнымъ, но почти веселымъ. Мрачныя мысли въ ея голов внезапно смнились радужными надеждами, какими-то шаловливыми соображеніями. Такіе переходы отъ слезъ къ радости, отъ отчаянья къ надежд встрчаются только у дтей да у людей, мало думающихъ, легко смотрящихъ на жизнь. Въ ея голов теперь носилися даже смшившія ее мысли о томъ, какъ вытянется у мужа лицо, когда онъ узнаетъ о ея бгств, о томъ, какъ она будетъ скрываться отъ него и тайно видться со своимъ Мишелемъ, о томъ, какъ будетъ рада Бетси, эта старая грховодница-француженка, возможности принять дятельное участіе въ любовномъ роман, въ скрытіи жены отъ мужа.
— C'est dr^ole! воскликнетъ она съ свойственною ей развязностью рыночной торговки.
Только мысль о томъ, какъ бы не опоздать, тревожила теперь молодую женщину и потому она торопилась, какъ никогда. Ни разу въ жизни ей еще не приходилось одваться такъ быстро, безъ помощи горничной, не сидя у зеркала, не капризничая ради плохо пришпиленнаго горничною бантика. Но даже въ этой поспшности была для нея своего рода прелесть; эта необходимость скоре одться отвлекла ее отъ боле серьезныхъ думъ о своемъ положеніи, о муж, о дтяхъ. Мысль о послднихъ даже мелькомъ не проскользнула въ ея голов, такъ какъ они не играли никакой роли во всей этой исторіи. Черезъ четверть часа она была одта; она выходила по черному ходу изъ дома съ изящнымъ сакъвояжемъ въ рукахъ, спустивъ вуаль на глаза. Пройдя дворъ и выходя изъ воротъ, она услыхала шумъ подъзжающаго въ подъзду экипажа и пугливо остановилась подъ воротами, прижавшись въ стн.
— Возьмите вещи и отнесите ихъ на верхъ! послышался ей знакомый голосъ.
Это былъ голосъ ея мужа. Она какъ-бы замерла на мст и ждала, когда унесутъ вещи, когда отъдетъ наемная карета, когда можно будетъ выйдти изъ подъ воротъ. Ей было и жутко, и хорошо, какъ шалунь-двочк, спрятавшейся отъ строгой гувернантки. Она знала, что мужу не придетъ въ голову заглянуть подъ ворота, и въ тоже время чего-то боялась, даже преувеличивала въ себ ни на чемъ не основанный страхъ, какъ будто тшась этимъ жуткимъ ощущеніемъ. Въ ея голов промелькнула даже мысль, что этотъ случай нужно будетъ разсказать и Бетси, и Мишелю, — разсказать, какъ она напугалась, какъ она была на волосокъ отъ опасности, какъ она совсмъ прижалась къ стн, боясь упасть въ обморокъ. Прошло нсколько мучительныхъ и сладкихъ минутъ, наконецъ, все утихло, экипажъ отъхалъ и она ршилась, озираясь, украдкою выйдти изъ засады. Она пошла быстро, дошла до перваго извозчика, торопливо наняла его и похала. И вдругъ ей стало и легко, и весело, точно она уже кончила вс объясненія, точно впереди не предстояло никакихъ тревогъ, точно она порвала вс связи съ прошлымъ.