Чужие грехи
Шрифт:
— Она бросила меня, окончилъ онъ коротко.
— Въ чемъ же несчастье то твое?
— Какъ въ чемъ? Разв этого мало? удивился племянникъ. — Вы поймите…
Старуха-тетка не дала ему кончить.
— Да вдь это только все то, чего ты желалъ самъ, проговорила она ироническимъ тономъ.
— Я? съ изумленіемъ переспросилъ племянникъ.
— А то кто же? Ужь не я ли? засмялась сухо старуха-тетка и ея старческій смхъ непріятно отдался въ ушахъ племянника. — Вдь все это я теб предсказывала, ну, а ты и слушать не хотлъ, женился, значитъ, все это испытать желалъ, — вотъ и испыталъ. Теперь радоваться долженъ, что однимъ опытомъ въ жизни больше. Просто смшно смотрть: доживутъ чуть ли не до
Владиміръ Аркадьевичъ даже обидлся.
— Ma tante, я не въ такомъ теперь положеніи, чтобы издваться надо мною, меня жалть нужно, проговорилъ онъ нсколько драматично, стараясь не раздражаться.
— Ахъ, батюшка, зачмъ же ты ко мн то халъ? воскликнула старуха. — Ты бы лучше къ кузин Дарь Петровн направился: она вонъ посл смерти своего мужа двадцать лтъ на утшеніе брошенныхъ мужей посвятила. Ну, а мн, ужь извини, не приходится плакать, когда передо мной этакій большой мужикъ, какъ ты, плачетъ, что его баба обидла! Ты ужь и въ обществ гд нибудь не прослезился ли? Вдь, пожалуй, посмшищемъ сдлаешься, пальцами указывать будутъ: «вонъ мужъ, котораго жена обидла.»
Старуха сдлала презрительную, очень некрасивую гримасу и захохотала.
— А я теб вотъ что скажу, начала она снова, не давъ ему времени отвтить. — Когда ты началъ дурить, воображая, что ты влюбленъ, я теб говорила, что это дочь писаря какого-то, воспитанная какой то французской торговкой не у длъ, здящая для ловли жениховъ въ клубы, — не пара теб. Ты вдь въ кружевныхъ пеленкахъ выросъ, въ высшемъ кругу на паркет избаловался, среди знати высшіе вкусы развилъ, а батюшка твой покойный, не тмъ онъ будь помянутъ, оставилъ теб только долги неоплатные въ наслдство, такъ въ такомъ положеніи не о любви, не о сантиментахъ нужно было думать, а о томъ, чтобы хотя на женины деньги свои вкусы удовлетворять, если отъ нихъ, отъ этихъ вкусовъ то, ужь отдлаться никакъ невозможно было. Деньги, связи, протекція теб были нужны, а не смазливое личико какой то вертушки, которую и въ нашъ кругъ-то ввести не могъ…
— Ma tante, вы никогда не допускаете увлеченій молодости, перебилъ старуху племянникъ.
— Не перебивай, пожалуйста! сухо сказала она. — Это не увлеченія молодости, потому что ты и молодъ то никогда не былъ, а просто втрогонство, вертопрашество. Встртился, завелъ интрижку, сошелся, а тамъ и отступать уже было поздно. Вдь ты самъ съ перваго дня свадьбы очень хорошо понималъ свое положеніе. Не совсмъ же ты дуракъ. Помнишь, ты пріхалъ ко мн при tante Barbe. «Что это, говоритъ она, разсказываютъ, что нашего повсу женили». — «Нтъ, ma tante, кричу я ей, вы не дослышали: онъ не женился, а желчь у него разлилась.» А ты, милый мой, и точно не на новобрачнаго похожъ былъ, а на лимонъ. Очень хорошъ былъ: и желтъ, и киселъ, все, должно быть, отъ счастія первыхъ дней супружеской жизни.
Старуха засмялась дребезжащимъ смхомъ.
— Теперь не время смяться, когда я опозоренъ, когда мои дти брошены матерью! уже совсмъ раздражительно произнесъ Владиміръ Аркадьевичъ. — Я пріхалъ просить васъ пріютить у себя на время моихъ дтей.
Старуха совсмъ разсердилась.
— Да что же это у меня воспитательный домъ, что-ли? воскликнула она. — Князя Петра Андреевича жена бросила — дочь ко мн привезъ. Твоя благоврная бжала — ты своихъ ребятишекъ ко мн тащишь. Нтъ ли тамъ у васъ въ Петербург еще кого нибудь на очереди къ разводу, кто бы еще привезъ мн дтей. Вдь такихъ то, какъ ты, тамъ непочатой уголъ, такъ ты, милый, посовтуй имъ, что вотъ такъ и такъ есть на свт старая дура, княжной Олимпіадой Платоновной Дикаго зовутъ, къ которой
Старуха встала и заковыляла заплетающимися ногами по гостиной, продолжая въ волненіи что то ворчать. Владиміръ Аркадьевичъ постарался сдержать свое раздраженіе, свой гнвъ, чтобы не разсердить еще боле несговорчивую старуху. Безъ ея помощи онъ не зналъ куда свалить съ своихъ рукъ дтей, эту тяжелую обузу, навязанную ему судьбой.
— Ma tante, я умоляю васъ, помогите мн выпутаться изъ этой исторіи, мягко заговорилъ онъ. — Я хочу избжать скандала, я хочу все устроить семейнымъ образомъ, мн дорога моя фамильная честь и мн нужно куда нибудь пріютить дтей на время, на самое короткое время… Ради нашей семейной чести не бросьте, не оттолкните ихъ… Я знаю, какъ вы добры…
— Ну, пошла старая псня! сердито проговорила старуха, махнувъ безнадежно рукою. — Ну, добра, добра я! Да что жь изъ этого? Мн покой нуженъ, милый мой! Стара я стала, не въ пору мн съ дтьми няньчиться…
— Но вы все таки не бросите ихъ? проговорилъ Владиміръ Аркадьевичъ, заглядывая заискивающимъ взглядомъ въ ея глаза и взявъ ея руку.
Она отдернула руку и проворчала:
— Безъ нжностей, пожалуйста! Знаю я все это очень хорошо: когда нужна, тогда и ласки, и слезы, и жалкія слова, все у васъ найдется… На это кого не станетъ!
— Ma tante, вы знаете, что я никогда не лгу, что я всегда былъ преданъ вамъ всею душою, тихо сказалъ онъ.
— Это ужь не тогда ли ты любовь свою ко мн доказывалъ, когда и слушать меня не хотлъ, толкуя о своей женитьб? спросила старуха.
— Ну, браните меня, браните, какъ послдняго школьника, только не бросайте дтей, проговорилъ онъ, снова взявъ ея руку и поднося ее къ губамъ. — Они несчастныя, брошенныя дти!
— Оставь, пожалуйста, тонъ плачущаго Іереміи, перебила его, старуха. — Безъ тебя я знаю, что у такихъ людей, какъ ты и твоя супруга, дти только и могутъ быть несчастными. Чувствъ то у васъ даже родительскихъ нтъ. Мать бросаетъ дтей, отецъ тоже тащитъ ихъ Богъ всть куда! Эхъ вы, родители! Именнымъ бы указомъ запретить такимъ то жениться!
Владиміръ Аркадьевичъ вздохнулъ.
— Ma tante, есть вопросы, которыхъ вовсе лучше не касаться, произнесъ онъ грустнымъ тономъ. — Я вамъ говорилъ, что жена обманывала меня, что она играла моею честью. Этотъ позоръ шелъ не со вчерашняго дня. Я игралъ въ дом только жалкую роль ширмы для этой ничтожной женщины. Гд же тутъ говорить о любви къ ней, о любви къ ея дтямъ, когда нтъ даже увренности, что ея дти — мои дти.
Онъ проговорилъ послднюю фразу очень драматическимъ тономъ.
Старуха пристально смотрла на него и уже внимательно слушала его рчи, не перебивая его и сдвинувъ брови. Онъ, кажется, обрадовался возможности излиться и высказаться вполн и продолжалъ, увлекаясь и горячась все боле и боле:
— Да, я никогда въ этомъ не былъ увренъ и, можетъ быть, потому никогда не чувствовалъ особенно сильной привязанности къ нимъ. Какой то тайный инстинктъ уже и прежде, когда я ничего еще не зналъ наврное, подсказывалъ мн, что это не мои дти, что это только живыя свидтельства моего позора. Кром того вызнаете, что у меня есть служебныя обязанности, занятія я не могъ слдить за воспитаніемъ этихъ дтей; и каждый день мн приходилось подмчать въ нихъ несимпатичныя мн черты, привитыя къ нимъ ихъ матерью. Я видлъ, что изъ нихъ длаютъ не людей нашего круга, а какихъ то маленькихъ мщанъ съ дурными вкусами, съ дурными привычками, съ дурными наклонностями. Нечего и говорить, что дти были не виноваты, но вы знаете, что я раздражителенъ, что мой характеръ неровенъ, и потому поймете, что ихъ недостатки еще боле отталкивали меня отъ нихъ, разрывали между нами цлую пропасть.