Чужие грехи
Шрифт:
Этотъ разговоръ разнесся быстро по городу и за Олимпіадой Платоновной сразу утвердилась слава остроумной и смлой двушки. Сперва ее знали съ этой стороны только въ ея тсномъ кружк, теперь эти качества стали извстны всему большому свту. Къ Олимпіад Платоновн стали заглядывать все чаще и чаще высокопоставленныя лица, находя не только удовольствіе, но и поученіе въ ея меткихъ, дкихъ и смлыхъ бесдахъ. Салонъ ея вдоваго отца, занимавшаго очень видный постъ въ администраціи государства, или, врне сказать, ея салонъ сталъ извстенъ въ Петербург, а потомъ и заграницей, гд довольно
Безпощадне всего относилась Олимпіада Платоновна къ своей «глупости», какъ она называла свою «доброту».
— Вдь вс знаютъ, что я зла, что я старая, сумасбродная двка, говорила она своей наперсниц,- и все таки лзутъ ко мн за помощью. А почему? Потому, что вс знаютъ, какая я эгоистка: мн непріятно волновать себя отказами, потому я и исполняю всякія просьбы.
— Ну, ужь это вы клеплете на себя, вступалась Софья за свою госпожу. — Просто потому добро длаете, что сердце у васъ доброе.
— И врешь, и врешь, Сонька! сердилась Олимпіада Платоновна. — Если бы у меня было сердце доброе — я ходила; бы отыскивать бдняковъ и раздавала бы имъ все. А я вотъ сижу и не подумаю помочь людямъ, если они сами не придутъ ко мн за помощью.
— Да зачмъ же вамъ еще искать бдняковъ, если ихъ и такъ безъ числа лзетъ? возражала Софья. — И этимъ то всмъ средствъ нтъ помочь, себя урзаете во всемъ…
— А все же, если бы я добрая была, такъ ходила бы отыскивать самыхъ бдныхъ, спорила Олимпіада Платоновна. — А то я готова первому мошеннику помочь, только бы онъ отсталъ отъ меня и не безпокоилъ меня. Нтъ, помогаю я, чтобы только меня не безпокоили, чтобы себя отъ непріятности избавить, а то мн и дла нтъ, что тамъ гд то какой нибудь Сидоръ или Иванъ голодаетъ.
И каждый разъ, когда родные, знакомые или чужіе люди опустошали карманы Олимпіады Платоновны, она ворчала долго, по цлымъ недлямъ, браня себя за свою глупость, пророча себ въ будущемъ разоренье и долговое отдленіе, и какъ только являлись новые просители, отдавала опять все, что еще находилось въ ея карман или въ карман Софьи. Тмъ не мене сердилась на это она очень серьезно, такъ же серьезно, какъ и теперь, когда незванный и непрошенный явился къ ней сынъ ея покойной сестры Владиміръ Аркадьевичъ Хрюминъ.
— Ну, ну, одла? Все? Пойду браниться! говорила она, направляясь въ залъ изъ будуара. — Еще сейчасъ дти разревутся, увидавъ пугало! Тоже очень пріятно слышать ревъ при своемъ появленіи! Хоть бы предупредилъ ихъ, что ли, чтобы не боялись, а то, я думаю, и на это ума не хватило! ворчала она на ходу, ковыляя и путаясь въ своемъ шелковомъ плать темнаго цвта съ пелеринкой, прикрывавшей горбъ.
— Ma tante! послышался при ея появленіи въ гостиной голосъ Владиміра Аркадьевича, уже уставшаго ждать выхода тетки.
— Здравствуй, здравствуй! скороговоркой проговорила она, подставляя ему къ губамъ сморщенную, длинную и крупную руку. — Не писалъ, не предупредилъ и пріхалъ! Очень, очень умно! Это твои дти?
— Да… Ольга, Евгеній, подойдите! обратился Владиміръ Аркадьевичъ
Дти не двигались съ мста. Неожиданныя событія послднихъ дней, желчныя выходки раздраженнаго отца и безъ того уже успли смутить и сбить ихъ съ толку, а тутъ еще къ довершенію всего они очутились лицомъ къ лицу съ невиданнымъ страшилищемъ. Они готовы были заплакать и пятились назадъ отъ тетки. Это не ускользнуло отъ вниманія Олимпіады Платоновны.
— Посл, посл! поспшно замахала она рукой. — Они, я думаю, голодны, такъ имъ не до цлованія рукъ!
Она позвонила. Вошелъ лакей.
— Сведи дтей въ столовую, скажи Софь, чтобы дали имъ завтракать, сладкаго чего нибудь, сказала хозяйка. — Вели имъ идти! обратилась она къ племяннику.
— Ступайте, тамъ завтракъ готовъ вамъ, сказалъ Владиміръ Аркадьевичъ.
— А потомъ побгайте по саду, цвты тамъ есть, проговорила Олимпіада. Платоновна, стараясь какъ нибудь ободрить дтей.
Дти быстро пошли изъ комнаты: они были рады скрыться отъ страшной старухи, которую уже двочка шопотомъ успла назвать брату: «бабой-ягой.» Первое впечатлніе, произведенное на нихъ теткой, было не въ ея пользу. Олимпіада Платоновна сознавала это и взволновалась еще боле.
— И что это ты, милый, не предупредилъ, ихъ, что они не должны боятся людей, какими бы пугалами гороховыми ни выглядли люди, раздражительно произнесла старуха, когда дти вышли. — Вдь теперь они ночью спать не будутъ отъ страха посл нашей пріятной встрчи. Родимчики еще, пожалуй, сдлаются!
— Ma tante, вы ошибаетесь, дтямъ вовсе нечего было пугаться, началъ любезнымъ тономъ Хрюминъ, но тетка перебила его.
— Пожалуйста, не старайся быть любезнымъ! Я, милый, шестьдесятъ лтъ не могу отучиться отъ страху, когда себя въ полутемной комнат въ зеркал увижу, такъ ужь они то и подавно съ непривычки должны испугаться. И что это теб вздумалось ихъ привезти ко мн? На показъ, что-ли? Такъ ты знаешь, что я пискуновъ не жалую.
Хрюминъ чувствовалъ себя не совсмъ ловко. Онъ хорошо зналъ придирчивый и неровный характеръ сумасбродничавшей чудачки-старухи и ждалъ не особенно пріятнаго объясненія. Племянникъ и тетка сли, но разговоръ начался не сразу.
— Я, ma tante, очень несчастливъ, началъ онъ, наконецъ, длая печальное лицо.
— Это я знаю, сухо замтила тетка.
— Знаете? спросилъ онъ съ недоумніемъ.
— Ну да, если-бы былъ счастливъ, такъ зачмъ бы теб было ко мн то прізжать? искуственно простодушнымъ тономъ отвтила она.
Онъ вздохнулъ, чувствуя себя еще боле неловко и не зная, какъ приступить къ довольно щекотливому объясненію съ капризной старухой. Объясненія съ нею иногда напоминали что то въ род стремленія поймать ежа, не уколовъ рукъ.
— Вамъ, конечно, неизвстно еще, что случилось со мною, такъ какъ этого еще вообще никто не знаетъ. Моя жена оказалась мелкой и ничтожной личностью; она гнусно обманывала меня, проговорилъ онъ, не зная, какъ приступить къ длу.
— Ну, а потомъ? равнодушно спросила старуха, прямо смотря на его смущенную физіономію.