Чужие грехи
Шрифт:
По мр того, какъ говорилъ племянникъ, голова старухи опускалась все ниже и ниже, выраженіе ея лица сдлалось необыкновенно грустнымъ, изъ ея груди вылетлъ чуть слышный вздохъ. Племянникъ предсталъ теперь передъ нею въ какомъ то новомъ свт. Владиміръ Аркадьевичъ смутно угадывалъ, что онъ начинаетъ размягчать сердце старухи, что она начинаетъ склоняться на его сторону.
— Да, ma tante, я пережилъ страшные годы, продолжалъ онъ, все боле и боле увлекаясь своей Іереміадой. — Я жилъ въ семь и не имлъ семьи, я имлъ дтей и не могъ назвать себя въ душ ихъ отцомъ. Можетъ быть,
Старуха угрюмо отвернулась: на ея глазахъ были слезы.
— Бдныя, бдныя дти! прошептала она едва слышно, качая головой.
Владиміръ Аркадьевичъ нсколько изумился этому тихому, какъ вздохъ, восклицанію. Но въ то же время онъ былъ радъ возможности словить тетку на слов.
— Вы ихъ оставите у себя? сказалъ онъ мягко.
— Да, да, разсянно отвтила она, что-то соображая.
Въ эту минуту въ комнату вбжали совсмъ раскраснвшіяся дти. Они успли позавтракать и побгать въ саду и нсколько отдохнули отъ тяжелыхъ впечатлній, утшились на свобод, среди природы, среди цвтовъ. Ихъ лица разгорлись и были веселы. Вслдъ за ними на порог гостиной появилась худощавая фигура Софьи и сухое лицо этой старой двы улыбалось простой, добродушной улыбкой. Было видно, что она уже вполн завоевала расположеніе маленькихъ гостей.
— Папа, папа, смотри какихъ мы цвтовъ нарвали! закричали они, показывая отцу нарванные ими въ саду цвты.
— Кто вамъ позволилъ? сказалъ строго отецъ. — Цвты посажены вовсе не для того, чтобы ихъ обрывали. И на что вы похожи: что за глупыя украшенія? обратился онъ къ дочери, натыкавшей себ въ волосы цвтовъ. — А ты грязне уличнаго мальчишки! крикнулъ онъ на сына, успвшаго выпачкать свои панталончики. — Если вы будете и здсь вести себя такъ, то…
Олимпіада Платоновна во весь ростъ поднялась съ мста:
— Соня, погуляй еще съ дтьми! обратилась она къ своей горничной и прибавила ласково дтямъ:- Играйте, играйте тамъ!
Испуганныя окрикомъ отца дти обрадовалися возможности снова скрыться отъ него и попятились къ добродушной служанк, взявшей ихъ за руки. Скоро они исчезли за дверью. Олимпіада Платоновна смотрла, какъ они удалялись и не трогалась съ мста, не произносила ни слова. Наконецъ, когда она снова осталась съ глазу на глазъ съ племянникомъ, она обратила къ нему совсмъ суровое, холодное лицо.
— Я надюсь, что ты, по крайней мр, поторопишься ухать, сухо произнесла она.
Онъ съ недоумніемъ посмотрлъ на нее.
— Я думаю, что съ нихъ довольно несчастія быть твоими дтьми и не для чего длать ихъ еще насчастне, заставляя ихъ оставаться съ тобою, рзко сказала она.
— Ma tante! воскликнулъ Владиміръ Аркадьевичъ и въ его голос послышались рзкія ноты гнва.
Она окинула его глазами и холодно перебила его:
— Я
Онъ закусилъ губы отъ безсильнаго бшенства и хотлъ что то сказать, но старуха сдлала уже шагъ, чтобы удалиться, и на ходу съ холоднымъ презрніемъ сказала ему:
— Я ихъ оставляю — чего же теб еще нужно?
Не прощаясь, не протягивая ему руки, не взглянувъ на него, она медленно, переваливаясь съ боку на бокъ, заплетая ногами и путаясь въ плать, ворча что-то себ подъ носъ, направилась вонъ изъ гостиной, сопровождаемая яростными взглядами уничтоженнаго и оскорбленнаго Хрюмина.
III
Въ одной изъ комнатъ въ Сансуси давно уже постоянно были спущены толстыя шелковыя занавси у оконъ. Въ этой комнат царствовала по цломъ днямъ полнйшая тишина. Если кто и проходилъ въ ней, то его шаги были неслышны на мягкомъ ковр, застилавшемъ весь полъ. У одной изъ стнъ стояла большая старинная кровать съ блыми кисейными занавсями. На этой постели лежалъ маленькій больной ребенокъ. Наступала ночь, не онъ еще не слалъ. Въ полумрак, озаренномъ только небольшою лампою съ синимъ абажуромъ, едва можно было разглядть его исхудалое, блдное личико. Это былъ Евгеній Хрюминъ, едва начинавшій оправляться посл тяжелой простуды.
Около постели противъ ребенка сидла Софья, тихимъ голосомъ разсказывавшая ему сказку, какъ гуси-лебеди похитили одного мальчика. Съ того дня, какъ онъ сталъ немного поправляться, она каждый вечеръ разсказывала ему сказки и онъ засыпалъ подъ звуки ея мрной, тихой рчи. Она растягивала слова, удлиняла разсказъ, стараясь усыпить ребенка этимъ разсказомъ. Это была сегодня уже не первая сказка, разсказанная ею, но ребенокъ все таки не засыпалъ.
— Въ нкоторомъ царств, въ нкоторомъ государств жили старичокъ со старушкою, протяжно разсказывала Софья. — У нихъ были дочка да сынокъ, маленькій-маленькій такой…
— Они, Софочка, любили дтей? спросилъ больной ребенокъ.
— Любили, отвтила Софья. — Вотъ и говоритъ мать: «Дочка, дочка, пойдемъ мы на работу, принесемъ теб булочку, сошьемъ сарафанчикъ, купимъ платочекъ; будь же умна, береги братца, не ходи со двора.» Старики ушли, а дочка и забыла, что ей приказывали, посадила братца на травк подъ окошкомъ, а сама побжала на улицу, загулялась, заигралась съ другими дтками. Налетли гуси-лебеди, подхватили мальчика, унесли на крылушкахъ…
— А старички и не знали? спросилъ мальчикъ.
— Не знали, не знали, на работ въ ту пору были, отвтила Софья. — Вотъ пришла двочка, глядитъ — братца нтъ! Ахнула она, кинулась туда-сюда, нигд нтъ! Кликала она его, кликала, плакала она, плакала, — братецъ не откликнулся. Выбжала она въ чистое поле, на широкій просторъ, мелькнули вдалек гуси-лебеди и пропали за темнымъ лсомъ. Давно гуси-лебеди славу дурную нажили, давно маленькихъ дточекъ крадывали…
— А гд мой папа? вдругъ спросилъ ребенокъ, повернувъ на подушк свою головку и смотря прямо въ лицо разсказчицы. — Зачмъ онъ ухалъ?