Чужие грехи
Шрифт:
Горничная сочувственно вздохнула.
— Да ужь что говорить, вы себ въ послдніе два года платья лишняго не сдлали, проговорила она.
— Не лишняго, а никакого не сдлала, рзко сказала барыня. — Хорошо еще, что Олимпіада Платоновна и въ старыхъ тряпкахъ всегда будетъ Олимпіадой Платоновной! А то вдь, пожалуй, скоро за черносалопницу считать бы начали… Право!..
Наступило короткое молчаніе. Горничная продолжала причесывать волосы госпожи.
— А что, если и въ самомъ дл Владиміръ Аркадьевичъ разошелся со своею супругой и привезъ къ намъ дтей жить? спросила горничная.
— Что? проговорила Олимпіада Платоновна. — Разбраню, раскричуся, окажу, чтобы и не знали меня…
— А потомъ дтей у себя оставите? закончила горничная вопросительнымъ тономъ.
— Дура, дура ты, Софья! проворчала старуха-барыня.
— Да ужь это врно! утверждала горничная.
— Ну,
Горничная добродушно улыбнулась:
— Стала бы ихъ воспитывать, отвтила она добродушно.
— Дура, дура ты, Сонька! Вотъ думала, умный совтъ подастъ, а она… старуха-барыня засмялась привтливымъ смхомъ и заторопилась:- Ну, одвай скоре, одвай скоре! Силъ моихъ нтъ ждать, поскорй накричаться хочется, разбранить его, высказать все… Вдь ты пойми, нахальство то какое: не предупредилъ, не написалъ и — вотъ-съ принимайте гостя!
Одванье пошло быстре…
Отравное впечатлніе производили эти дв женщины, эти два обломка старины. Низенькая, горбатая, сморщенная, какъ печеное яблоко, княжна Олимпіада Платоновна Дикаго производила съ перваго взгляда самое непріятное, отталкивающее впечатлніе. Горбатая фигура, длинныя, костлявыя руки, несоразмрная съ туловищемъ большая голова, заплетавшіяся на коду ноги, пестрые отъ неравномрно пробивавшейся сдины волосы, рзко смотрвшіе изъ глубокихъ впадинъ глаза, сморщенная и потемнвшая, какъ старый пергаментъ, кожа, неровный, то грубый, то визгливый голосъ, напоминавшій голосъ молодого птуха, все это сразу отталкивало человка отъ старой отставной фрейлины. Но были люди, любившіе и это обиженное природой существо, и среди этихъ людей первое мсто безспорно принадлежало Софь, повренной, домоправительниц, горничной, молочной сестр, если хотите, подруг Олимпіады Платоновны. Софья была ровесницей барышн, она была съ дтства взята въ барскій домъ, она съ барышней научилась читать и писать, она знала немного по-французски, она здила съ болзненной барышней когда-то за-границу, она знала какой-то печальный романъ въ жизни барышни, она не скрыла отъ барышни и того, что въ ея жизни былъ тоже невеселый романъ. Высокая, высохшая, некрасивая, рябоватая, она тоже производила впечатлніе отталкивающее, непріятное, какъ многія старыя двы. Но Олимпіада Платоновна любила ее боле всхъ своихъ знакомыхъ и родныхъ. Между барышней и служанкой была полная откровенность, была извстнаго рода фамильярность, служанка даже сильно вліяла на барышню, но въ тоже время никогда Софья не смла сама ссть при Олимпіад Платоновн, никогда не смла дать ей какой-нибудь совтъ при постороннихъ, можно даже сказать, что служанка боялась барышню и сильно мучилась каждый разъ, сдлавъ какую-нибудь оплошность и видя необходимость признаться въ этой оплошности, хотя, повидимому, она давно бы должна была привыкнуть, что Олимпіада Платоновна очень мало обращаетъ вниманія на разныя оплошности людей и еще мене на оплошности своей Софьи. Олимпіада Платоновна и Софья слыли каждая въ своемъ кругу «старыми двками», «злючками», «полоумными чудачками», но и вокругъ Олимпіады Платоновны групировались въ минуты жизни трудныя разныя племянницы и племянники, крестницы и крестники, гонимые родителями или преслдуемые кредиторами, и вокругъ Софьи сгрупировалась цлая шайка ея родныхъ, служившихъ у Олимпіады Платоновны поварами, прачками, кучерами и лакеями. Олимпіада Платоновна была не богата, но и далеко не бдна: у нея былъ небольшой капиталъ, крошечное имньице и пенсія въ шесть тысячъ рублей; этихъ доходовъ, конечно, было бы вполн достаточно для нея, но она постоянно нуждалась, сидла безъ гроша, такъ какъ ее обирали вс, кому было не лнь; а такихъ людей среди «захудалыхъ» родственниковъ Олимпіады Платоновны было не мало. Софья въ свою очередь могла бы кое-что скопить, живя на всемъ готовомъ и получая хорошее жалованье и подарки, но у нея никогда не было денегъ: если ее не обирали разные крестники и крестницы, племянники и племянницы, то ее обирала сама Олимпіада Платоновна, вчно сидвшая безъ денегъ и занимавшая ихъ у Софьи. Но каковы бы ни были внутреннія качества этой пары — языки двухъ старыхъ двъ были иногда невыносимы: критиковать и бранить всхъ и все, начиная съ самихъ себя, вошло, кажется, въ плоть и кровь этихъ женщинъ. Когда он удалялись въ Сансуси, он рже встрчались съ людьми, у нихъ меньше являлось поводовъ кого-нибудь осуждать, имъ меньше бросалось въ глаза, какъ живетъ тотъ-то и тотъ-то, но Олимпіада Платоновна получала газеты и между барышней и служанкой ежедневно происходили
— Ты помнишь, Софья, Валеріана Ржевскаго? спрашивала Олимпіада Платоновна.
— Еще бы! отвчала Софья. — Головорзъ, какъ есть головорзъ былъ! Въ вкъ не забуду, какъ покойная его матушка къ намъ прізжала въ слезахъ, когда его въ долговое хотли посадить за долги! Мы же выручали!
— Ну, да, да! И можешь представить, этого-то мота, этого-то головорза на директорское мсто въ акціонерную компанію посадили! сообщала Олимпіада Платоновна. — Его подъ опекой держать надо, а его директоромъ длаютъ!
— Да что вы! удивлялась Софья. — Да ужь это не другой-ли Ржевскій? Вдь этотъ и не въ чинахъ, и виду надлежащаго не иметъ. Такъ себ, шаркуномъ выглядитъ!
— Да нтъ, вотъ тутъ напечатано: Валеріанъ Ивановичъ Ржевскій, указывала на газету Олимпіада Платоновна. — Другого Валеріана Ивановича Ржевскаго нтъ! Хорошо дла то компаніи пойдутъ! А? Это я бы нашего Митрошку-пьяницу въ домоправители произвела, что бы было? И вдь все такъ, все такъ у насъ длается! А потомъ и жалуются: «ахъ, компанія у насъ лопается!.. ахъ, дла дурно идутъ! ахъ, людей у насъ нтъ!» А! людей нтъ! Длъ некому вести! Скажите, пожалуйста, какая несчастная страна, что и людей не сыщешь!.. Да они бы ко мн пришли спросить, что за человкъ Валеріанъ Ржевскій, такъ я бы имъ, голубчикамъ моимъ, его атестацію дала! Не поздоровилась бы ему, родному!
— Да помилуйте, кто же его не знаетъ! говорила возмущенная Софья. — Я думаю, каждый извощикъ въ Петербург скажетъ, какъ онъ куролесилъ!.. Въ трубу все дло пуститъ, всю компанію разоритъ въ разоръ! Ужь своего имнія не уберегъ, наслдственное все промоталъ, такъ гд уже ему чужія-то деньги беречь!
— И по-дломъ имъ, по-дломъ! волновалась Олимпіада Платоновна. — Вора на вора сажаютъ, негодяя за негодяемъ къ дламъ приставляютъ, ну, все и развинчивается, все и расползается. Нтъ, вы людей умйте выбирать, вы волковъ въ овчарни не пускайте, тогда у васъ вс эти компаніи и пойдутъ хорошо!.. А они Ржевскихъ въ денежнымъ сундукамъ приставляютъ!.. Господи, и когда это кончится, когда кончится, — просто и ума не приложишь!
Иногда бесды касались и политическихъ вопросовъ.
— Ты вдь знавала короля Фердинанда Второго? спрашивала Олимпіада Платоновна такимъ тономъ, какъ будто Софья была близко знакома со всми европейскими внценосцами.
— Какъ-же! тмъ же тономъ отвчала Софья. — Онъ къ намъ, когда мы въ Неапол жили, съ визитомъ прізжалъ, молодой еще совсмъ былъ…
— Ну да, да! Тогда еще столько надеждъ на него возлагали, говорила Олимпіада Платоновна. — Вотъ, говорили, финансы неаполитанскіе поправитъ, подниметъ силу государства. Ужь газеты трубили, трубили о его доблестяхъ! А теперь не сегодня, такъ завтра воевать со своими собственными подданными придется.
— Да что вы? удивлялась Софья. — И съ чего это?
— А продолжай идти тмъ путемъ, которымъ разъ пошелъ, говорила Олимпіада Платоновна. — А то онъ ошибку за ошибкой творитъ, свое-же дло портитъ, а въ Рим тмъ временемъ новый папа, — тамъ вдь теперь Пій IX папой назначенъ, — реформы разныя длаетъ, ну, неаполитанцамъ и завидно, народъ живой, горячій. И какъ вдь не понять, что безъ уступокъ съ такимъ народомъ ничего не подлать, что головой своей только рискуетъ! Да впрочемъ, вс они, Бурбоны, упрямы, это ужь, врно, фамильное: большіе носы, толщина да упрямство, вотъ и все, что имъ по наслдству достается. И помяни ты мое слово, когда нибудь кром этого у нихъ ничего и не останется.
— Ну, за такимъ наслдствомъ, пожалуй, что и гнаться не стоитъ, смялась Софья.
Въ такихъ разговорахъ о директорахъ, губернаторахъ, министрахъ и короляхъ проводилось время, покуда приходилось пробавляться только газетными извстіями и бранить министровъ и королей, не имя причины журить знакомыхъ и родныхъ. Но, не щадя никого, осмивая и браня всхъ, эти дв женщины не щадили и самихъ себя. По крайней мр, Олимпіада Платоновна стала извстна въ свт именно съ того дня, когда она зло подшутила надъ собой. Ее въ давно былые дни ея молодости назначили фрейлиной къ одному изъ малыхъ дворовъ тхъ временъ; она представилась одной изъ высочайшихъ особъ и эта особа ласково замтила ей:
— Я надюсь теперь видть васъ чаще?
— А разв, ваше высочество, желаете въ своемъ дворц устроить кунсткамеру? наивнымъ тономъ спросила тогда еще молодая Олимпіада Платоновна.
Это вызвало на лицахъ присутствующихъ невольныя улыбки.
— Я вотъ очень жалю, что меня, какъ двушку, нельзя послать на конгресъ отъ лица Россіи, такъ же серьезно продолжала Олимпіада Платоновна.
— Для чего? спросили ее.
— Все бы хоть какое нибудь пугало было, а то теперь нашихъ уполномоченныхъ вовсе не боятся тамъ, замтила горбунья.