Чужие грехи

Шеллер-Михайлов Александр Константинович

— Задушишь, задушишь! отбивалась «генеральша», очень любившая, когда ее ласкали ея дти.

Въ семь ласки дтей и родителей были рже, чмъ ссоры изъ за лишняго платья или истраченнаго на извощика двугривеннаго.

— Такъ вотъ, мамочка, этотъ верблюдъ и шьетъ у меня на дому, оживленно продолжала Евгенія Александровна. — Шьетъ она отлично, а вкусу ни капли! Но у меня, вы знаете, вкусу много, я все сама сфантазирую, придумаю, укажу и выходитъ прелесть.

— А дорого она беретъ? спросила генеральша.

— Ахъ, мамочка, что вы, что вы! Разв это можно. Ее боятся люди и никуда не берутъ, потому что это просто пугало! воскликнула дочь. — Вдь на нее взглянуть, такъ просто

тошно становится. Миша ее видть не можетъ. Кто-же ее возметъ въ домъ? Она готова чуть не даромъ работать, лишь бы быть сытой и сидть въ тепл! Я вдь ее въ такой трущоб нашла… Бетси мн ее рекомендовала. Бетси всегда розыщетъ что нибудь подходящее, практичное… Если бы вы видли, мамочка, гд она жила: комнатка въ подвал, почти безъ свту, сырость, грязь и рядомъ пьяные сапожники, отдленные только какой то тряпицей, носящей названіе драпировки. А мужъ содержательницы квартиры какой то юродствующій отставной чиновникъ: иногда рычитъ, какъ собака, а то ругается, какъ извощикъ. Она, мамочка, все это разсказываетъ, а я хохочу, хохочу до слезъ… Конечно, она такой уродъ, что ей не опасно было тамъ жить съ этимъ сбродомъ. Но вдь все же она двушка!

— Ты сколько же ей платишь? допрашивала мать, заинтересованная новостью.

— Ахъ, мамочка, я ее пріодла, дала уголъ, кормлю, пояснила Евгенія Александровна. — Чего же ей еще? Вы, мамочка, отдавайте ей шить для себя и для сестеръ. И дешево будетъ, и хорошо! Я сама все прилажу, присмотрю…

Евгенія Александровна вдругъ засмялась.

— Что ты? спросила мать.

— Вотъ вы, мамочка, говорите, чмъ я жить буду? сказала Евгенія Александровна. — Да я этого монстра на балаганахъ показывать буду — вотъ и деньги!

— Втрогонка, право, втрогонка! покачала головой мать. — Теб все ни почемъ!.. Нтъ, вотъ пожила бы въ моей шкур, какъ каждый день за каждый фунтъ говядины пилятъ, такъ не то бы запла.

Почтенная дама почти завидовала освободившейся отъ всякихъ стсненій дочери.

Евгенія Александровна бросилась опять ее обнимать.

— Бдная, бдная мамочка, все то у тебя заботы да хлопоты! щебетала она, лаская мать. — Вотъ такъ то и мн жилось съ этимъ противнымъ деспотомъ!.. Ахъ, если бы ты все знала, ты бы не обвиняла меня…

Дарья Павловна была побждена окончательно.

— Ну, не мсто здсь о мужьяхъ говорить, сказала она.

— Я вотъ какъ нибудь заду къ теб. Кстати и о швейк поговоримъ; на зиму много придется шить, а отца знаешь — все скупе и скупе становится… Въ карты сталъ много проигрывать, сказала она, совсмъ понизивъ тонъ.

Евгенія Александровна вздохнула.

— Въ карты ли, мамочка? проговорила она съ сомнніемъ въ голос. — Это вчная отговорка мужчинъ: въ карты проигралъ, въ карты, а глядишь…

— Ахъ, Женя, Женя, если бы ты все знала! глубоко взохнула мать и отерла слезу. — Ну, когда нибудь заду къ теб, поговоримъ по душ.

Мать и дочь сошлись тсне съ этого дня. Но Евгенія Александровна все таки не сразу вошла въ прежній кружокъ знакомыхъ своей семьи. Она даже побаивалась и недоумвала, какъ встртятъ ее и что скажутъ эти люди, какъ держать съ ними себя и какъ подкупить ихъ въ свою пользу.

Первой женщиной, которую встртила въ родительскомъ дом Евгенія Александровна, была баронесса фонъ Шталь. Это была высокая, плотная и румяная женщина лтъ сорока пяти, съ широкимъ лбомъ, съ гладко-причесанными черными волосами, съ крупнымъ ртомъ и рзко округленнымъ подбородкомъ. Въ ея быстрыхъ главахъ было что то рзкое и жесткое. Она была перновская уроженка, довольно темнаго происхожденія, довольно сомнительной репутаціи, но тмъ не мене очень извстная въ кругу золотой молодежи и жуировавшихъ старичковъ,

ведшая широкую жизнь и дававшая вечера, на которыхъ появлялось такъ много новыхъ лицъ, что ихъ даже не считали нужнымъ рекомендовать и представлять другъ другу. Впрочемъ, они и безъ того, не будучи знакомыми, знали хорошо другъ друга и понимали безмолвно, зачмъ каждый изъ нихъ являлся въ квартир баронессы. Госпожа Трифонова довольно наивно для своихъ лтъ и для своей опытности называла баронессу «дамой высшаго круга» и потому нсколько сконфузилась, когда она пріхала при Евгеніи Александровн: мать боялась, какъ взглянетъ на ея дочь, бжавшую отъ мужа, такая «особа». Но добродушная и снисходительная баронесса фонъ Шталь не подала ни малйшаго повода думать, что она осуждаетъ или презираетъ бглянку. Напротивъ того, она чуть не бросилась въ объятія Евгеціи Александровны, окинувъ ее съ ногъ до головы быстрыми глазами ястреба, завидвшаго добычу.

— Да вы стали еще боле прелестною, говорила баронесса, осматривая ее глазами знатока. — Что за цвтъ лица, что за фигура!

Обрадованная такой высокой оцнкой, Евгенія Александровна крпко-крпко пожала руку баронессы и проговорила:

— Благодарю васъ… я не ожидала такой встрчи… Я думала, что меня вс забыли…

Ея мягкій, щебечущій голосокъ звучалъ слезами.

— Вы знаете, душа моя, какъ я всегда любила васъ, замтила баронесса.

— Да, со вздохомъ проговорила Евгенія Александровна, — но вы знаете, въ какомъ двусмысленномъ положеніи я стою теперь! Жена, выгнанная мужемъ, мать, лишенная дтей! Вдь на это нужны серьезныя причины, такъ людей не выгоняютъ… Можетъ быть, я заслужила все это…

Евгенія Александровна приняла совсмъ смиренный видъ скромной овечки.

— Ахъ, дитя мое, что ты говоришь! воскликнула «генеральша» Трифонова, поднимая глаза къ потолку и какъ бы призывая небо въ свидтели, что ея дочь чиста и невинна.

— Полноте, разв я васъ не знаю! сказала баронесса, пожимая плечами.

— Свту нтъ дла до того, что я перестрадала съ этимъ человкомъ, продолжала Евгенія Александровна въ томъ же плачевномъ тон. — Онъ съ первыхъ же дней нашей свадьбы оторвалъ меня отъ моей семьи, отъ моихъ добрыхъ старыхъ друзей, отъ моего круга…

— Да, да, насъ съ дочерью разлучилъ! воскликнула «генеральша», вспомнивъ съ горечью, какими упреками осыпалъ ее когда то Владиміръ Аркадьевичъ, вымещавшій на всхъ родныхъ жены свою злобу, вызванную его женитьбою.

— Это, видите ли, люди не его круга, продолжала Евгенія Александровна.

— Ахъ, французскія кокотки и балетныя танцовщицы — скажите, пожалуйста, какой кругъ! съ негодованіемъ воскликнула баронесса. — Будто я не знала его и прежде! Тоже здилъ ко мн!

— Къ несчастью, кром этой среды у него и не осталось никакихъ другихъ связей, продолжала Евгенія Александровна. — Правда, онъ, можетъ быть, надялся черезъ меня окружить себя людьми иного сорта, сдлать связи, составить себ карьеру. По крайней мр, мн пришлось не разъ пережить тяжелыя минуты, когда я замыкалась отъ разныхъ престарлыхъ ловеласовъ съ громкими титулами и крупными чинами.

— А! И это человкъ высшаго круга! Какова нравственность! волновалась «генеральша».

— Да, вдь это у насъ только мщанская нравственность, у насъ все предразсудки! съ горькой ироніей вздохнула Евгенія Александровна. — Но я бы все, все перенесла ради дтей, если бы онъ только оставилъ меня въ поко съ ними. Но ему была нужна для его цлей свобода, нужно было вытолкнуть меня изъ дому… Но нтъ…

Евгенія Александровна провела рукой по лбу.

— Иногда я просто теряюсь отъ тоски, отъ какого то щемящаго отчаянья, проговорила она. — Право, лучше бы не жить!