Чужие грехи
Шрифт:
— Да разв можно жить въ Петербург и не веселиться, сказалъ пожилой господинъ, пристально вглядываясь въ молодую женщину. — И притомъ съ такимъ хорошенькимъ личикомъ, прибавилъ онъ нагло откровеннымъ тономъ.
Онъ не спускалъ съ нея глазъ и, кажется, какъ оцнщикъ, соображалъ ея цну на рынк столичной распущенности и столичнаго разврата. Передъ его глазами, черезъ его руки прошло столько этихъ «бабенокъ», что онъ отлично зналъ, чего он стоютъ.
— Не приходитъ по заказу веселье! вздохнула Евгенія Александровна.
— О, да я вижу, что васъ точно нужно насильно развеселить. Въ монастырь, гд много холостыхъ! засмялся старый циникъ какимъ то холоднымъ и почти беззвучнымъ смхомъ, замтнымъ только по вздрагиванію его отвислыхъ щекъ и по колыханію его объемистаго
— Я могу только позавидовать вамъ, сказала Евгенія Александровна.
— Ну, а я впередъ завидую тмъ, кто развеселитъ васъ, сказалъ онъ съ довольно нахальной усмшкой. — Нашему брату это вдь не подъ лта.
Къ нему подошелъ въ эту минуту какой-то длинный и сухой молодой человкъ съ тусклымъ безкровнымъ лицомъ, съ сощуренными подслповатыми глазами, съ рдкими рсницами на красноватыхъ вкахъ и съ pince-nez на носу; онъ фамильярно взялъ его подъ руку. Николай Николаевичъ пожалъ руки дамамъ и пошелъ прочь.
— Кого это ты, Баронинъ, подцпилъ? спросилъ молодой человкъ, увлекшій пожилого господина.
— Те-те-те, какой прыткій баринъ! иронически произнесъ пожилой господинъ, сохраняя неизмнно холодное выраженіе лица. — Такъ я теб и сказалъ. Самому нужна.
— Ну, на что теб, старый грховодникъ! засмялся молодой человкъ, — Двушка, вдова?
— Нтъ, чужемужняя жена, отвтилъ пожилой господинъ.
— Мужъ въ отсутствіи?
— Въ отставк.
— Въ чистой?
— Да, но не въ формальной.
— Значитъ, законной не могутъ заставить сочетаться!
— Ахъ ты Хлестаковъ, Хлестаковъ! Только увидлъ и воображаешь, что дло чуть не до законнаго брака довелъ.
Баронинъ говорилъ спокойно, даже флегматично, какъ человкъ, который знаетъ наизусть все, что ему скажутъ, и которому все, что ему говорятъ, давнымъ давно надоло.
— Да ты думаешь, что я такую бабенку выпущу изъ рукъ? горячился молодой человкъ.
— А я вотъ генерала Акинфіева, вмсто тебя, съ нею познакомлю, сказалъ лниво Баронинъ.
— Старый чортъ!.. Нтъ, кром шутокъ, представь меня ей. Это вдь прелесть, что за женщина!
— Да-съ, не такіе зврьки, какъ ты, на эту удочку попадались въ былые дни. Супругъ ея, я думаю, и до сихъ поръ вспоминаетъ, какъ его этимъ крючкомъ подцпили, а ужь на что ходокъ былъ по женской части.
— Ну да супруга къ чорту! Что въ самомъ дл онъ живъ и здравъ?
— Живъ, и здравъ, и брошенъ.
— Ну, и помогай ему Аллахъ!
Оба барина исчезли въ толп.
Къ концу вечера за Евгеніей Александровной тащился цлый хвостъ молодежи и стариковъ; она вдругъ, при помощи разсказовъ баронессы фонъ-Шталь, толковъ Баронина и его юнаго друга, сдлалась героиней вечера, какимъ-то призомъ, на который разсчитывала вся эта ватага праздныхъ шалопаевъ, молодыхъ и старыхъ сластолюбцевъ.
Евгенія Александровна держала себя скромно, точно пугливо; она говорила все больше въ грустномъ тон, этотъ тонъ, какъ ей почему то казалось, длалъ ее боле интересной. Баронесса фонъ-Шталь съ своей стороны разсказывала то же всмъ, кому могла, о несчастіяхъ молодой женщины, какъ будто упрашивая всхъ утшить скорбящую; она кстати замчала, что молодая женщина «никуда, никуда не хочетъ вызжать», что «она бываетъ только у нея, у баронессы фонъ-Шталь», что «она, баронесса фонъ-Шталь, насильно вывезла ее сегодня въ собраніе» и что, «вроятно, теперь долго нельзя будетъ уговорить бдняжку снова появиться здсь»; словоохотливости баронессы фонъ-Шталь не было предловъ, она какъ то особенно подчеркивала нкоторыя мста въ разсказахъ и слушающіе узнали и поняли очень многое. Къ концу вечера двое какихъ то молодыхъ военныхъ попросили у баронессы фонъ-Шталь позволенія бывать у нея, а тотъ молодой человкъ съ pince-nez на носу, который говорилъ объ Евгеніи Александровн съ Николаемъ Николаевичемъ Баронинымъ, небрежно замтилъ послднему во время разъзда:
— Къ баронесс все по прежнему можно на огонекъ пріхать?
— А ты думалъ, теб пригласительный
— Какіе у нея нынче дни?
— Пятницы со временъ перваго потопа.
— Такъ зазжай за мной, подемъ вмст.
— Да ты въ самомъ дл хочешь пріударить за вакантной женой?
— За вакантной женой!.. Ха, ха, ха! Это очень удачно сказано… Право!
Молодой человкъ надлъ пальто, поданное ему услужливымъ лакеемъ и вмст съ Баронинымъ, повторяя: «вакантная жена!» вышелъ на подъздъ, къ которому на крикъ швейцара: «карету Поливанова», подкатилъ его щегольской экипажъ. Не прошло и получаса, какъ эти господа уже сидли у Бореля въ компаніи нсколькихъ молодыхъ кутилъ за ужиномъ и разговоръ ихъ вертлся на «вакантной жен», сдлавшейся предметомъ любопытства для этого кружка. О ней говорили, какъ о какомъ то новомъ гастрономическомъ блюд, появившемся впервые въ продаж; вс разбирали ея достоинства и недостатки; вс обсуждали, кому она можетъ достаться. Кто то въ конц концовъ замтилъ, что баронесса фонъ-Шталь сдлаетъ изъ нея хорошій «гешефтъ».
— Я, впрочемъ, недоволенъ тобою, обратился Поливановъ къ Баронину.
— За что немилость? спросилъ Баронинъ, звая.
— Потерялъ изъ за тебя случай. Надо было сразу сказать, что она въ распоряженіи баронессы. Я думалъ, что съ нею ты близокъ.
— Однако, господа, еще рано, замтилъ кто-то. — Куда бы направиться докончивать вечеръ? У тебя, Баронинъ, играютъ?
— Вроятно, равнодушно отвтилъ Баронинъ.
— Не знаешь, Платонова тамъ?
— Должно быть тамъ, тмъ же тономъ отвтилъ Баронинъ, точно его спрашивали совсмъ не о его дом, не о его гостяхъ. — Въ театр была, заходилъ къ ней въ ложу, сказала, что детъ ко мн…
Онъ поднялся съ мста и сладко потянулся, выпятивъ впередъ широкую грудь.
— Что-жь, ко мн дете? спросилъ онъ тмъ тономъ, которымъ говорятъ люди, когда ихъ клонитъ ко сну и когда ихъ куда-нибудь насильно тянутъ.
— Да, куда же больше! отвтила ему подгулявшая компанія.
Они вс въ этотъ вечеръ были и въ театрахъ, и въ клуб, и въ ресторан и всхъ ихъ все еще томила скука, вс они не знали на что убить время до пяти до шести часовъ утра, гд напиться до того, чтобы заснуть, или взволновать себя до того, чтобы перестать хотя на часокъ звать отъ скуки. У Баронина всегда можно было достигнуть и того, и другого: вина у него не сходили со стола всю ночь, докончивая опьяненіе ночныхъ гостей, а крупная азартная игра нердко встряхивала до того нервы игроковъ, что у этихъ людей вдругъ пропадали и хандра, и скука, и апатія, и являлось только одно, сильно возбуждающее сознаніе, что посл этой ночи у нихъ не останется ничего, ни капиталовъ, ни земель, ни богатой обстановки, что посл этой ночи измнится для нихъ все вдругъ и останутся на выборъ только два пути: нищета или пуля въ лобъ. Эти ночи «не усыпляли» и «не встряхивали» только Баронина. Все такой же холодный, лнивый и равнодушный, онъ полусонно бродилъ по комнатамъ или полулежалъ на турецкомъ диван въ своей квартир и, когда кто-нибудь изъ пребывавшихъ здсь ночью птенцовъ проигрывался въ пухъ и въ прахъ, онъ тмъ же сонливымъ тономъ, позвывая, замчалъ ему:
— Что все продулъ?
Впрочемъ, онъ такъ привыкъ къ тому, что въ его дом «продували все!»
На кладбищ живешь — всхъ не оплачешь! Кром того въ молодости онъ самъ однажды очутился въ положеніи человка, «продувшаго» все. Ему оставалось идти но міру пли пустить пулю въ лобъ. Онъ нашелъ третій исходъ и примкнулъ къ шайк шулеровъ. Но, переставъ быть продувающимся игрокомъ и сдлавшись шулеромъ, онъ не пересталъ быть мотомъ: онъ прокучивалъ на ду, на вино, на лошадей и женщинъ сегодня все то, что надялся добыть завтра. Его кредиторы врили въ это завтра и ссужали его деньгами сегодня. Правда, когда-нибудь должно было не наступить это завтра, приносившее расплату за сегодня. Но кредиторы не боялись остаться въ убытк: онъ всегда равнодушно и лниво готовъ былъ подписать и двойной, и тройной вексель на завтра, чтобы только не отказать себ ни въ чемъ сегодня, и такимъ образомъ они уже давно получили съ процентами все, что онъ бралъ.