Чужие грехи
Шрифт:
Онъ замолчалъ, подавленный волненіемъ, прошелся еще по комнат и началъ снова:
— Но они говорятъ, а я долженъ молчать. Если бы я сталъ оскорбляться каждымъ обиднымъ намекомъ, каждымъ насмшливымъ взглядомъ, то мн пришлось бы стрляться со всми людьми моего круга, со всей этой шайкой молодыхъ и старыхъ развратниковъ, ставшихъ на сторону этой женщины… Это травля, травля на смерть!.. Конечно, я понимаю, что они имютъ право смяться надо мной, я самъ на ихъ мот первый смялся бы, слыша про кого нибудь подобные разсказы. Но правы они или не правы, мн отъ этого не легче, я сдлался сказкой города, одни смотрятъ на меня съ сожалніемъ,
Онъ жаловался малодушно, капризно, плаксиво, какъ обиженный мальчишка, и былъ жалокъ. Искреннее чувство и театральная рисовка, желчная злоба и манерное кривлянье, все это смшивалось вмст въ его жалобахъ на судьбу. Старуха-тетка слушала его молча, не прерывая его жалобъ, и онъ казался ей все боле и боле мелочнымъ человкомъ, тряпичной душонкой, неспособной даже на самую ничтожную борьбу. Только теперь она видла его именно такимъ, какимъ онъ былъ на самомъ дл, не замаскированнымъ ходячими свтскими фразами, приличными манерами, банальною болтовнею о театрахъ, рысакахъ и политик. Онъ говорилъ о своихъ тайныхъ язвахъ и она понимала всю гнусность, всю позорность тхъ причинъ, вслдствіе которыхъ явились эти язвы. Ей было и больно, и обидно. Вдь это былъ сынъ ея сестры; когда-то она горячо любила его, возлагала на него надежды.
— И хуже всего то, что я даже не могу бороться съ этой женщиной, не могу заставить ее замолчать, продолжалъ онъ. — Замарать ее, очернить въ глазахъ ея знакомыхъ?.. Да разв это можно, когда она и безъ того грязне грязи? Добиться полнаго развода съ ней — это тоже у насъ невозможно. У меня на это вообще нтъ средствъ. Наконецъ, чтобы развестись съ женщиной, которая вовсе не чувствуетъ въ этомъ необходимости, которая не приметъ во всякомъ случа добровольно вины на себя, — для этого нужно имть десятки тысячъ. Правда, у меня есть права мужа, я могу ее потребовать къ себ, заставить ее жить со мною и съ дтьми. Этимъ средствомъ…
— Полно, полно, какіе вы отецъ и мать своимъ дтямъ! горячо перебила его Олимпіада Платоновна. — Вы ихъ только погубить можете, а не воспитать!
Онъ что то хотлъ сказать, но она продолжала:
— Нтъ, у тебя только одинъ исходъ остался: теб надо порвать со всмъ своимъ прошлымъ, теб надо перейдти на службу куда нибудь въ провинцію, гд тебя не знаютъ, гд не знаютъ твоей исторіи. Удешь ты отсюда, здсь перестанутъ говорить о теб, забудутъ тебя. Въ провинціи ты можешь получить приличное мсто, жить шире, вращаться въ кругу, гд никто не намекнетъ теб о твоей жен, такъ какъ ее тамъ не знаютъ.
— Это невозможно! отрывисто сказалъ онъ, сдвинувъ угрюмо брови.
— Невозможно? съ удивленіемъ переспросила Олимпіада Платоновна, вопросительно взглянувъ на него. — Я думаю, мсто въ провинціи достать далеко не такъ трудно. Ты же можешь хлопотать черезъ графа Павла Дмитріевича. Наконецъ, я, если нужно, могу переговорить съ кмъ нибудь, слава Богу, меня, старуху, еще не забыли…
— Не то, ma tante, не то! нетерпливо перебилъ ее Владиміръ Аркадьевичъ. — Меня не выпустятъ изъ Петербурга. У меня есть долги,
Олимпіада Платоновна нетерпливо пожала плечами. Такой уважительной причины къ невызду Владиміра Аркадьевича изъ Петербурга она вовсе не предвидла и разсердилась.
— Жалуются, что нечмъ жить, и выдаютъ векселя! проговорила она раздражительно.
— Оттого и выдаютъ, что нечмъ жить, тоже не безъ раздраженія отвтилъ онъ.
— И нечмъ отдать! закончила она въ томъ же тон. — Это точно очень удобно: давать векселя, когда знаешь, что платить все равно не будешь! Толкуешь тоже о благородств! Понятія то у васъ вс исковерканы: перчатки подчищаешь для сохраненія фамильной чести и ту же фамильную честь въ грязь топчешь, длая долги съ сознаньемъ, что платить нечмъ!
Она уже горячилась и по обыкновенію не взвшивала выраженій.
— Я думаю, я имлъ право разсчитывать, загорячился также и Владиміръ Аркадьевичъ, задтый за живое старухой.
— На что это? рзко перебила она его. — На карьеру, женившись на дочери какого-то тамъ Трифонова? На наслдство отъ несуществующихъ бездтныхъ богачей родныхъ? Или ужь не на большую ли дорогу собирался идти людей грабить?
Старуха длалась все боле и боле раздражительною и по обыкновенію рзкою, даже грубой. Владиміръ Аркадьевичъ тоже былъ взбшонъ ея рзкими словами и готовился дать ей отпоръ. Но прежде, чмъ онъ началъ, дверь въ комнату отворилась и на порог показались дти; розовыя отъ мороза, съ веселыми лицами, они по обыкновенію безъ позволенія вбжали въ кабинетъ тетки и, увидавъ отца, сразу остановились у дверей въ недоумніи. Отъ глазъ Олимпіады Платоновны не укрылось, какъ мгновенно поблднлъ мальчикъ при вид отца.
— Папа! проговорила двочка и первая побжала къ отцу съ широко открытыми объятіями.
Евгеній, какъ бы очнувшись, то же направился къ отцу какой то неврной и неловкой походкой. Онъ видимо не зналъ, какъ держать себя съ отцомъ, и, приблизившись къ нему, расшаркался передъ нимъ и съ почтительностью, почти со страхомъ поцловалъ его руку.
— Выросли, поправились въ деревн, проговорилъ Владиміръ Аркадьевичъ, стараясь придать своему голосу хоть немного мягкости. — Учиться пора начинать…
— Мы учимся, папа, сказала двочка.
— Ну, надо скоро и серьезно приняться за ученье, проговорилъ отецъ, чувствуя себя неловко и не зная, что сказать. — Вотъ устроюсь, тогда примусь за васъ.
Евгеній, стоявшій около отца съ опущенной головой, снова поблднлъ и бросилъ испуганный вопросительный взглядъ на Олимпіаду Платоновну.
— Простите, ma tante, что я такъ долго обременяю васъ возней съ дтьми, хотя и знаю, что это не-легко и что вы къ этому не привыкли, но покуда я еще не могу взять ихъ къ себ, проговорилъ Владиміръ Аркадьевичъ, обращаясь къ тетк.
— Они меня вовсе не тяготятъ, торопливо отвтила Олимпіада Платоновна.
— Вы очень добры, но поврьте, что я при первой возможности возьму ихъ къ себ, сказалъ Владиміръ Аркадьевичъ, считая необходимымъ ради приличія дать общаніе, котораго вовсе не думалъ исполнить.
Олимпіада Платоновна тревожно взглянула на Евгенія: онъ былъ блъ, какъ полотно, его плечи слегка вздрагивали, въ широко раскрытыхъ глазахъ стояли крупныя слезы. Казалось, онъ вотъ-вотъ упадетъ безъ чувствъ на коверъ. Она быстро поднялась съ мста, взяла его за плечи, заслонила его отъ отца и скороговоркой проговорила, обернувъ голову къ Владиміру Аркадьевичу: