Чужие грехи
Шрифт:
— Эхъ! безнадежно махнулъ Никита Ивановичъ рукою съ тяжелымъ вздохомъ и что то изъ его рукъ звонко ударилось о паркетъ. — Говорю, гнздо разоряемъ, по моему и выходитъ. Хламъ, хламъ! Да изъ этого то хлама еще покойный князь Платонъ Львовичъ… да что я говорю…. покойный Левъ Платоновичъ гнздышко для насъ лпили!.. А мы: хламъ, хламъ! Теперь то поршишь съ хламомъ, а посл и жаль будетъ, и плакать будешь, а не воротишь… нтъ, не воротишь!..
И такъ это чувствительно, съ такимъ сердечнымъ укоромъ произнесъ Никита Ивановичъ, вообще имвшій проповдническія и ораторскія способности, что у Евгенія сжалось сердчишко и ему вдругъ стало жаль этого разоряемаго гнзда, этого скопленнаго ддушкою Платономъ
— Что то ужь очень ты жалть барскія вещи началъ, сказала Софья, у которой тоже, помимо ея воли, вдругъ пробудилось какое то тоскливое чувство. — Жалешь, а самъ то и дло стукъ да стукъ, въ дребезги хрусталь бьешь.
— Что-жь что бью! Мало ли что изъ рукъ выпадетъ! Всего не удержишь! съ чувствомъ вздохнулъ Никита Ивановичъ. — Тоже и не съ веселья изъ рукъ вещи валятся! Ишь он какія! Почитай, десятки лтъ въ дом то у мста стоятъ, денегъ то за нихъ что переплачено… Нтъ, это я понимаю все!
Софья нетерпливо направилась изъ буфетной.
— А по мн, какъ я теперь взгляну на эти вещи, такъ ровно вотъ вижу, что покойника родного изъ дома выносить хотятъ! Вотъ что! закончилъ Никита Ивановичъ и даже провелъ рукой около глазъ… — И гнздо то насиженное, нагртое…
— Ну, тебя! сердито ироговорила Софья и, торопливо удалившись изъ буфетной съ Евгеніемъ, хлопнула дверью.
Ей тоже стало какъ будто не по себ отъ этихъ рчей о выносимомъ изъ дома покойник, о насиженномъ и нагртомъ гнзд. Евгеній же совсмъ притихъ и какъ то пугливо озирался кругомъ. А кругомъ стояли покрытые блыми чахлами, какъ саванами, стулья, кресла и диваны; на стнахъ виднлись темныя четырехугольныя пятна, напоминавшія о висвшихъ тутъ еще вчера картинахъ; на столахъ и этажеркахъ была полнйшая пустота, такъ какъ вс мелкія украшенія уже были сняты; на полу стояли большіе запакованные ящики съ вещами, точно напоминавшіе слова Никиты Ивановича о покойникахъ, и Евгеній раздумывалъ, куда повезутъ этихъ покойниковъ: въ Сансуси или на рынокъ. Въ комнатахъ былъ не только хаосъ, напоминавшій о разореніи нагртаго насиженнаго гнзда, но и сдлался какой то особенно гулкій резонансъ вслдствіе снятыхъ гардинъ и занавсей, драпировокъ и мелкихъ стнныхъ украшеній; этотъ резонансъ напоминалъ о какой то пустот, о чемъ то нежиломъ. Тоска, почти всегда сопровождающая перезды съ квартиры на квартиру, была здсь еще ощутительне, такъ какъ тутъ дло шло не о простомъ перезд съ квартиры на квартиру, а объ отъзд изъ давно свитаго гнзда совсмъ въ иную среду, въ иную обстановку и притомъ этотъ отъздъ сопровождался всеобщимъ нытьемъ, недовольствомъ, ропотомъ и слезами.
«И все это ради тебя, скверный, скверный мальчишка!» невольно вспоминались Евгенію слова рыдающей кузины Мари Хрюминой.
И онъ ходилъ такой понурный, такой съежившійся, такой робкій, точно онъ былъ кругомъ виноватъ, и все ждалъ, что вотъ-вотъ на него опять накинутся съ бранью и съ упреками и кузина Мари Хрюмина, и благородная родственница Софьи, и Никита Ивановичъ, и вс эти люди, громыхавшіе посудой, сердито ворочавшіе ящики, разбивавшіе раздражительно какія то стекла, какія то бездлушки, собиравшіеся въ дальнюю дорогу, обреченные на скуку деревенской жизни.
Евгенію, впечатлительному и чуткому до болзненности, начало казаться, что имъ недовольны не только эти люди, но и сама Олимпіада Платоновна, и Софья. Дйствительно, об эти женщины захлопотались, имъ было не до нжныхъ ласкъ, не до разговоровъ съ ребенкомъ. Кром того ихъ сердили на каждомъ шагу. Софья приходила жаловаться, что какіе то маклаки чуть не даромъ хотятъ взять продающіяся вещи, и раздражительно замчала: «Что же это въ самомъ дл, неужто такъ все и отдать на разграбленіе?» Олимпіада Платоновна тоже раздражалась, слыша приставанья
Но, наконецъ, все было уложено, готово къ отъзду. Въ дорожныхъ костюмахъ, обмнявшись съ кмъ-то поцлуями и рукопожатіями, пройдя черезъ рядъ почти опуствшихъ и некрасиво выглядвшихъ теперь комнатъ, вс вышли на подъздъ: княжна Олимпіада Платоновна, Софья, Евгеній и Оля услись въ карету и тронулись въ путь къ вокзалу желзной дороги. Софья набожно перекрестилась. Ея примру послдовали дти, не сознавая, о чемъ они молятся, но считая нужнымъ подражать своей любимой нян. Въ это же время Олимпіада Платоновна вздохнула какъ то особенно глубоко и проговорила:
— Ну, слава Богу, теперь на долго отдохнемъ отъ этихъ людишекъ!
И тутъ же она весело обратилась къ дтямъ и ласково проговорила имъ:
— Тоже измучились въ эти дни, мордочки? Ну, ничего, скоро вс вздохнемъ свободно и отдохнемъ…
— Да, ужь могу сказать, думала, что и не дождусь, когда удемъ! сказала Софья, вздыхая широкимъ вздохомъ. — Вдь просто, какъ на зло, одинъ бситъ, другой бситъ! Ахъ ты, Господи, что за люди, что за люди!
И вдругъ, перемнивъ недовольный тонъ на веселый, она проговорила:
— А вдь у меня и часы женевскіе отняли, вотъ т, что князь Алексй Платоновичъ подарилъ! Да рада была, чтобы хоть все взяли, только бы въ поко оставили! На память все, на память! Можете представить, Женичка вошелъ какъ то въ гардеробную со своимъ перламутровымъ домино, мн отдать на сбереженіе хотлъ, такъ и то Дарья Васильевна для своего сына на память просить стала. Онъ, голубчикъ, и отдаетъ ужь ей, ну я тутъ и накинулась: «да, говорю, стыда то у васъ въ глазахъ нтъ, вы курточку готовы съ ребенка стянуть, грабители, грабители!..» Я ее браню, а онъ милый, смшной такой, растерявшійся, точно виноватый, стоитъ и домино въ рукахъ держитъ, не зная, кому его отдать, а самъ расшаркивается, а самъ расшаркивается передъ нею…
И вдругъ вс засмялись при этой, бойко переданной, сценк, всмъ стало такъ легко и весело. Карета подъзжала уже къ дебаркадеру желзной дороги…
II
— Ну, вотъ мы и у себя дома!
Какой-то теплотой повяло отъ этихъ словъ, сказанныхъ Олимпіадой Платоновной, когда широкая деревенская коляска князя Алекся Платоновича Дикаго закачалась на высокихъ ресорахъ, катясь по мягкой песчаной дорог и ныряя среди зеленыхъ холмовъ и пригорковъ по направленію къ Сансуси. Свистки локомотива, снованіе желзнодорожной прислуги, суетливость дущихъ по желзной дорог насажировъ, говоръ и шумъ этой куда-то спшащей, боящейся опоздать толпы, мельканье передъ окнами вагоновъ однообразныхъ видовъ, телеграфныхъ столбовъ, станцій, все это осталось позади, а впереди разстилались только зеленющія поля, покрывающіяся новыми всходами нивы, густой, полный покоя и тни лсъ да изрдка попадались мужики и бабы, низко кланявшіеся господамъ.
— Мы точно отъ потопа въ ковчег спасаемся, смялась Олимпіада Платоновна.
И точно они набились, какъ въ ковчегъ, въ эту широкую деревенскую коляску вс вмст, и она, и дти, и гувернантка, и учитель, и Софья, и у всхъ у нихъ было одно чувство — чувство полнаго и безмятежнаго спокойствія, сознаніе, что впереди ихъ ждетъ отдыхъ, что вс треволненія столичной жизни, сплетни, вызды, пріемы, шумныя удовольствія и мелкія непріятности — все это осталось гд то тамъ, далеко, смнившись полнымъ затишьемъ.