Чужие грехи

Шеллер-Михайлов Александр Константинович

— Окурки папиросъ въ стаканы кладутъ? шутливо перебилъ ее Петръ Ивановичъ съ добродушной улыбкой.

— Ну, хоть и не это, а похоже на то, съ такой-же улыбкой согласилась Софья, складывая работу и поднимаясь съ мста. — Опять я заболталась съ вами, а все потому что учить васъ много — охъ, какъ много! — надо! Вотъ маменьк отпишите, что нашлась, молъ, здсь опекунша и наставница непрошенная для васъ…

Она неторопливо вышла изъ комнаты, оставивъ Петра Ивановича одного. Не перемняя своей позы, опустивъ еще ниже на ладони свою курчавую голову, онъ задумался…

Правильны или неправильны были вс подобные взгляды, не разъ высказывавшіеся въ той или другой форм Петру Ивановичу Софьей и Олимпіадой Платоновной, — дло было не въ томъ. Но это были взгляды безповоротно установившіеся,

вошедшіе въ плоть и кровь высказывавшихъ ихъ лицъ. А у Петра Ивановича вс взгляды на будничную, практическую жизнь были только простыми порывами, выраженіемъ молодого задора, проявленіями неопытности и непрактичности. Княжна сказала какъ-то про него: «его всему, всему обучили, только забыли ему сказать, которой рукой надо класть въ ротъ ду и какъ надо отрзать себ кусокъ мяса на тарелк, и кто ему какъ это укажетъ, такъ онъ и будетъ длать». И она была права. Выработавшійся и сложившійся постепенно въ сотни лтъ строй жизни въ барскомъ дом былъ гораздо сильне воспринятыхъ отъ товарищей въ бурс и академіи привычекъ и развившихся втеченіи какого-нибудь десятка лтъ вкусовъ молодого человка. Всякія шероховатости въ немъ сглаживалъ этотъ изо-дня въ день точно и неизмнно повторявшійся строй жизни, какъ морская волна сглаживаетъ шероховатости попавшаго на берегъ голыша, катая его неустанно изо-дня въ день, изъ часу въ часъ между другими прибрежными, уже принявшими извстную форму камнями.

Это не ускользнуло отъ вниманія Евгенія, не ускользнуло уже потому, что при немъ и тетка, и Софья нердко повторяли: «А каковъ нашъ Петръ Ивановичъ сдлался, совсмъ салонный франтъ!» Миссъ Ольдкопъ тоже замчала: «О, у него совсмъ облагородились манеры». Вліяніе среды тмъ боле отражалось на немъ, что онъ съ каждымъ днемъ все боле и боле привязывался и къ Софь, и къ Олимпіад Платоновн, и къ Енгенію. Онъ видлъ въ этихъ людяхъ много сердечной доброты, много правдивости, много здраваго смысла. Въ Евгеніи-же Рябушкина поражала недтская вдумчивость, крайняя любознательность и чрезвычайная, почти болзненная чуткость, при которой мальчикъ сразу угадывалъ настроеніе окружающихъ его лицъ. Правда, Евгеній въ послднее время смотрлъ здорове, онъ былъ веселъ, онъ любилъ возиться съ Петромъ Ивановичемъ, который былъ не прочь пошкольничать, но онъ продолжалъ оставаться нервнымъ ребенкомъ, былъ всегда какъ-бы «на сторож», словно слдилъ за собою и въ минуты его самой ребяческой рзвости довольно было сказать ему рзкое слово или сдлать недовольную мину, чтобы онъ сразу стихъ, какъ-бы ушелъ въ себя, подобно улитк, уходящей въ свою раковину при едва ощутительномъ прикосновеніи. Съ такимъ ученикомъ не для чего было сердиться и горячиться, такъ какъ это было вовсе не нужно, чтобы онъ слушался; съ такимъ ученикомъ нечего было опасаться и его назойливости въ минуты нерасположенія учителя, такъ какъ онъ угадывалъ по лицу, какъ настроенъ наставникъ. Миссъ Ольдкопъ называла Евгенія «деликатной натурой». Рябушкинъ называлъ его «человкомъ со смысломъ».

Уже къ концу лта Рябушкинъ совершенно сжился со всею семьею княжны Олимпіады Платоновны, сталъ на столько своимъ человкомъ, что помогалъ княжн сводить разные счеты, иногда предлагалъ ей свои услуги въ качеств секретаря, когда у нея случалась необходимость писать какія-нибудь дловыя письма или бумаги. Необходимость въ писаніи подобныхъ бумагъ встрчалась не рдко, такъ какъ бывшіе крпостные ея брата князя Алекся Платоновича часто обращались къ посредничеству княжны Олимпіады Платоновны и она очень горячо отстаивала ихъ интересы передъ братомъ или, врне сказать, передъ его женой, княгиней Марьей Всеволодовной, правившей длами мужа. Кром того въ жизни учителя въ этомъ дом бывали и не просто тихіе и спокойные дни сытаго существованія, но и такія минуты, которыя остаются на долго въ памяти, говоря человку, что онъ былъ не чужимъ въ томъ или другомъ кружк людей. Впервые понялъ ясно Петръ Ивановичъ, что его здсь не считаютъ чужимъ, что его любятъ искренно, что о немъ заботятся, нсколько мсяцевъ спустя посл своего переселенія въ Сансуси.

Какъ-то разъ ему привезли съ почты письмо и посылку. Онъ распечаталъ письмо, сталъ его читать и его лицо озарилось ясной улыбкой:

— О, глупая, глупая! съ добродушной грубостью

прогоринъ онъ вслухъ, качая головой.

Въ комнат былъ Евгеній и его заинтересовало это восклицаніе.

— Про кого это вы говорите, Петръ Ивановичъ? спросилъ онъ.

— Да про мать! отвтилъ, улыбаясь счастливой улыбкой, Петръ Ивановичъ. — Вотъ къ имянинамъ шарфъ и носки сама связала!

Онъ быстро сталъ распаковывать посылку, вытащилъ длинный шерстяной шарфъ и примрилъ его.

— Вонъ какой красный да длинный вывязала! До Сибири додешь — горла не застудишь! смялся онъ и Евгенію показалося, что въ его глазахъ стоятъ слезы.

— Вы очень любите свою мать? спросилъ Евгеній дрогнувшимъ голосомъ, вспоминая о своей матери.

— Добрая, добрая старуха! отвтилъ быстро Петръ Ивановичъ, взглянулъ въ сторону, и поспшно уложилъ присланныя вещи снова въ ящикъ. — Ну-съ, а какъ наши уроки? Что мы будемъ сегодня длать? началъ онъ торопливо, копаясь что-то слишкомъ долго около комода, куда пряталъ присланный ящикъ. — Вы задачи-то, кажется, не ршили? Видно, опять Донъ-Кихотомъ долго услаждались или съ предками бесдовали въ портретной галере? И когда это вы перестанете тревожить ихъ прахъ?

Онъ, кажется, говорилъ только для того, чтобы говорить и не думать о чемъ-то другомъ, назойливо лзшимъ ему теперь въ голову при воспоминаніи о старух матери, о далекихъ дняхъ, быть можетъ, когда и у него было еще свое гнздо, своя семья, собиравшаяся вмст въ тсный кружокъ отпраздновать имянины крошечнаго ребенка Пети.

— А ваши имянины завтра? спросилъ Евгеній, не отвчая на вопросы учителя.

— Завтра, завтра, да дло не въ нихъ, а вы не отвиливайте отъ задачи; я ее за васъ ршать не буду, отрывисто сказалъ Петръ Ивановичъ и въ его голос послышалось даже раздраженіе. — Идите-ка лучше въ класную и тамъ въ тишин загладьте раскаяньемъ грхъ непониманія!

Евгеній какъ будто только того и ждалъ: онъ быстро выбжалъ изъ комнаты и направился вовсе не въ класную, а къ тетк.

— Ma tante, милая, Петръ Ивановичъ завтра имянинникъ! въ попыхахъ проговорилъ онъ, подбгая къ тетк. — Мать его прислала шарфъ красный-красный и носки въ подарокъ! Милочка, голубчикъ, какъ-же я то?

Евгеній развелъ руками, какъ бы говоря, что онъ совсмъ потерялъ голову, не зная, что ему длать.

— Ахъ, какъ-же это никто не зналъ! взволновалась въ свою очередь и Олимпіада Платоновна. — Скрытничаетъ еще все, церемонится… И я-то тоже хороша, не спросила его, лтомъ или зимою онъ имянинникъ… Прачекъ и конюховъ дарю и праздники имъ длаю въ дни ихъ имянинъ, а тутъ своего человка, добраго пріятеля забыла…

Старуха встревожилась не на шутку. Въ ихъ семь никогда не забывали о дняхъ имянинъ даже самыхъ послднихъ слугъ. А тутъ вдругъ забыли справиться, когда имянинникъ учитель!

— Голубчикъ, ma tante, здового пошлите, скоро и пусть купитъ! заговорилъ быстро Евгеній. — Чтобы къ утру, какъ проснется… помните, ma tante, какъ я вамъ въ ваше рожденье цвты у постели поставилъ… вы проснулись и ахнули… Я сейчасъ, сейчасъ велю позвать Ивана… скоро… скоро…

— Постои, постой, вьюнъ! остановила его Олимпіада Платоновна, любовавшаяся его оживленіемъ. — У меня есть часы… хорошіе часы…

— И съ цпочкой, ma tante? быстро спросилъ Евгеній, заглядывая ей въ лицо.

— И съ цпочкой, улыбнулась тетка на его наивный вопросъ, открывая одинъ изъ ящиковъ своего маленькаго бюро. — Вотъ они…

— И въ бархатной коробочк! въ бархатной коробочк, воскликнулъ мальчуганъ, хлопая въ ладоши.- Ma tante! дайте взглянуть, дайге взглянуть!.. Я самъ, ma tante, самъ положу ему на столъ… самъ… Всю ночь не буду спать и буду ждать, когда онъ проснется!

Евгеній былъ счастливъ и ходилъ весь день съ какимъ-то праздничнымъ выраженіемъ лица. Петръ Ивановичъ замтилъ это и сказалъ шутливо Олимпіад Платовн, что Евгеній кажется «выигралъ сегодня генеральное сраженіе съ математическимъ напріятелемъ». Олимпіада Платоновна, зная причину праздничнаго настроенія мальчугана, молча улыбнулась въ отвтъ на это замчаніе и подмигнула Евгенію. Ее тшило заблужденіе учителя. Вечеромъ Евгеній, спавшій въ одной комнат съ Петромъ Ивановичемъ, хотя у послдняго и была отдльная комната, находился въ какомъ-то лихорадочномъ состояніи и раза три спрашивалъ: