Чужие грехи
Шрифт:
Въ настоящую минуту кром обыкновеннаго благоговнія къ этой высокой личности Олимпіада Платоновна чувствовала къ княгин Марь Всеволодовн состраданіе, какъ къ матери, потерявшей старшаго сына, и слушала ее не прерывая, старалась выказать заботливость, стремилась хотя отчасти облегчить ея скорбь ласкою и привтомъ. Эта скорбь, какъ казалось Олимпіад Платоновн, была тмъ тяжеле, что Марья Всеволодовна по своему обыкновенію старалась не жаловаться, не плакать, „не отравлять своимъ горемъ чужой жизни“, какъ выражалась сама княгиня.
И дйствительно, княгиня, не смотря на свою тяжелую утрату, была со всми снисходительно привтлива, нашла для всхъ любезные вопросы, протянула Софь для поцлуя свою руку и спросила ее о здоровь, о какой-то
— Это очень вредно вліяетъ на дтей, говорила она. — Они преждевременно перестаютъ быть дтьми, они пріучаются резонерствовать. Наконецъ, они многое узнаютъ, что длаютъ и говорятъ взрослые и чего они не должны бы знать.
— А я думаю, что это только заставляетъ взрослыхъ не длать и не говорить ничего такого, чего не должны бы знать дти, отвтила Олимпіада Платоновна. — Наконецъ, имъ было бы очень скучно однимъ.
— Но при нихъ миссъ Ольдкопъ и учитель, замтила Марья Всеволодовна.
— Я немножко эгоистка, Marie, сказала Олимпіада Платоновна. — Если-бы миссъ Ольдкопъ и Петръ Ивановичъ проводили вечера съ дтьми, мн пришлось-бы сидть одной…
— О, я не говорю, что ихъ нужно удалять, когда никого нтъ, сказала княгиня. — Но ты говоришь, что дти всегда находятся здсь въ свободное время… этого не слдуетъ допускать для ихъ-же пользы… Годы дтства должны быть годами воспитанія, постояннаго наблюденія, постоянныхъ заботъ воспитателей и учителей… Ты говоришь, что присутствіе дтей среди взрослыхъ заставляетъ взрослыхъ остерегаться, сдерживаться… Но разв ты заставишь всхъ своихъ постителей поступать именно такъ? Разв, наконецъ, дти не наслушаются вообще пустыхъ толковъ, неврныхъ сужденій, дикихъ мнній?..
Олимпіада Платоновна замтила, какъ-бы въ оправданіе себ, что Евгеній, впрочемъ, почти и не сидитъ по вечерамъ среди взрослыхъ, а читаетъ въ библіотек.
— Разв тамъ есть, книги для дтей? спросила княгиня.
— Онъ читаетъ и перечитываетъ Донъ-Кихота, отвтила Олимпіада Платонова.
— Онъ? Донъ-Кихота? съ изумленіемъ спросила княгиня. — Но разв можно давать эту книгу ребенку? Сумасбродныя похожденія сумасшедшаго авантюриста и вульгарныя сцены его пошлаго слуги! Какое представленіе составитъ онъ объ обществ, о долг человка, объ общественной дятельности…
— Но это великое произведеніе, замтила Олимпіада Платоновна.
— Ты, конечно, считаешь и Вольтера великимъ писателемъ, однако, вроятно, не дашь мальчику въ руки „Философскаго словаря“, сказала княгиня. — Есть великіе люди, есть великія произведенія, но такіе, съ которыми можно знакомиться только въ зрломъ возраст, а не въ годы дтства.
Затмъ княгиня напала говорить, какъ трудно воспитывать дтей вообще. Она передала, какъ она слдитъ за каждымъ шагомъ своихъ дтей, какъ она просматриваетъ каждую попадающую имъ въ руки книгу, какъ она повряетъ гувернантку и учителей, какъ она справляется о всхъ мелочахъ жизни тхъ изъ своихъ дтей, которыя уже кончаютъ курсъ въ пансіон. Она со вздохомъ вспомнила о покойномъ Nicolas, котораго она не могла воспитывать подъ своимъ непосредственнымъ наблюденіемъ, чему она и приписываетъ многія ошибки, сгубившія этого юношу.
Княгиня коснулась вопроса о дтяхъ не случайно и, не смотря на свое горе, не забыла о нихъ. Она вообще имла способность въ минуты самыхъ тяжелыхъ личныхъ невзгодъ не забывать о ближнихъ. Когда она мучилась и терзалась у постели умирающаго сына, она не забывала вести переписку по дламъ того благотворительнаго общества, гд она состояла предсдательницей; „на чужихъ людяхъ не должны отзываться мои личныя страданія“, говорила она. И теперь ее заботила судьба племянника и племянницы
— Онъ изъ поповичей? вдругъ спросила она про Рябушкина.
Олимпіада Платоновна отвтила, что да. Княгиня сказала, что это и замтно, что у него „нтъ манеръ“.
— Кланяется и встряхиваетъ волосами, какъ гривой… Что-же ты хочешь, чтобы вышло изъ мальчика, который видитъ, какъ долженъ держаться мужчина, только изъ примра этого поповича, изъ примра прислуги да изъ примра мужиковъ?
Она стала говорить о сил привычекъ, о значеніи переимчивости. О, дти такія обезьянки!
— Ты, Olympe, конечно, присмотрлась къ мальчику, но онъ разговариваетъ и держитъ руки засунутыми за ремень блузы, замтила княгиня. Но все это еще не важно, отъ этого онъ отвыкнетъ со временемъ. Важне всего то, что мальчикъ долженъ поскоре сблизиться, сдружиться съ дтьми „изъ ихъ крута“. Они ему могутъ пригодиться въ будущемъ, онъ долженъ сдлаться не чужимъ въ ихъ кругу, онъ долженъ пораньше запастись дружескими связями. Они, эти брошенныя родителями дти, такъ бдны! Кто знаетъ, что ихъ ждетъ впереди! Положимъ, теперь они и счастливы, и не нуждаются ни въ чемъ, но… Княгиня Марья Всеволодовна съ искреннимъ участіемъ сжала руку Олимпіады Платоновны.
— О, мой другъ, еслибы мы могли располагать и жизнью и смертью! проговорила она съ тяжелымъ вздохомъ.
Олимпіада Платоновна слушала съ опущенною головой эти рчи. Ей и самой такъ часто-часто во дни легкихъ недуговъ становилось страшно за будущность дтей. Что будетъ съ ними, если она вдругъ умретъ? Съ чмъ они останутся? Послднія деньги она отдала ихъ отцу. Ея крошечная землица давно отказана ею по духовному завщанію ея бывшимъ крестьянамъ. Положимъ, ради дтей можно уничтожить это завщаніе и оставить эту землю дтямъ. Но много-ли это принесетъ имъ дохода? Этого едва хватитъ на ихъ образованіе. Она нсколько разъ толковала обо всемъ этомъ даже съ Петромъ Ивановичемъ. Онъ совтовалъ отдать Евгенія въ гимназію; онъ говорилъ, что у иныхъ дтей и того нтъ, что останется на долю Евгенія; онъ утверждалъ, что только т и выходятъ истинно честными людьми, которые сами пробиваютъ себ путь. Но разв Петръ Ивановичъ знаетъ жизнь! Онъ живетъ все еще по своимъ книжкамъ! Истинно честными людьми, по его мннію, бываютъ т люди, которые сами пробили себ путь? Но не чаще-ли бываютъ истинными подлецами именно т, которымъ самимъ пришлось пробивать себ путь? По этому пути доходитъ до цли одинъ Ломоносовъ и тысячи кулаковъ, міродовъ, откупщиковъ и ростовщиковъ, да и Ломоносовъ, можетъ быть, и былъ бы такъ искалченъ, если бы онъ не прошелъ по этому тяжелому пути…
Вс эти думы, мелькавшія уже не разъ въ голов Олимпіады Платоновны, теперь поднялись съ новою силою и зловщая мысль о приближающейся смерти неотступно тревожила ее. Это было, конечно, простымъ слдствіемъ толковъ о покойник, приготовленій къ похоронамъ, ожиданія, когда привезутъ тло племянника, но тмъ не мене это memento mori безпокоило и волновало Олимпіаду Платоновну, какъ какое-то пророческое предчувствіе. Она внутренне бранила себя за беззаботность, за то, что не уничтожила и не передлала духовнаго завщанія, за то, что не пришла ни къ какому серьезному ршенію на счетъ будущности дтей.