Чужие грехи

Шеллер-Михайлов Александр Константинович

— Вы спите, Петръ Ивановичъ?

— Не сплю, отвчалъ учитель. — А что?.

— Нтъ, я такъ, стихнувшимъ голосомъ произносилъ Евгеній.

Петръ Ивановичъ, какъ на зло, долго не могъ уснуть. Наконецъ, въ комнат послышалось легкое храпнье учителя и мальчикъ на цыпочкахъ подкрался къ его постели, ощупалъ ночной столикъ и положилъ на него открытый футляръ съ золотыми часами. Онъ находился въ такомъ настроеніи духа, что готовъ былъ тотчасъ-же разбудитъ Петра Ивановича. Добравшись до своей постели, онъ далъ себ слово не спать всю ночь, пока не проснется утромъ учитель и, улыбаясь сладкою улыбкою, стараясь всмотрться въ темно, ту, черезъ пять минутъ заснулъ безмятежнымъ сномъ счастливаго ребенка.

Когда

по утру онъ открылъ глаза, въ комнат было уже свтло. Онъ быстро взглянулъ на постель у противоположной стны и увидалъ Петра Ивановича, сидвшаго на постели, спустивъ съ нея ноги и держа въ рукахъ футляръ съ часами. Мальчикъ нсколько мгновеній любовался этою красивою, здоровою фигурою, этимъ прекраснымъ молодымъ лицомъ съ густыми, всклокоченными и вьющимися русыми волосами. Потомъ онъ не выдержалъ, вскочилъ съ постели, подбжалъ въ одной рубашенк къ Петру Ивановичу и, не давъ ему времени опомниться, обвилъ руками его шею и звонко поцловалъ его.

— Поздравляю, поздравляю!.. Вы не сердитесь?.. Это вамъ ma tante… Она велла положить, чтобы… Да вы сердитесь?

Евгеній вдругъ смолкъ и пугливо взглянулъ въ лицо Петра Ивановича: оно было ласково и привтливо.

— Хорошій вы человкъ, Женя, проговорилъ Петръ Ивановичъ. — Дай Богъ, чтобы всегда были хорошимъ человкомъ.

Онъ посадилъ мальчика къ себ на колни и погладилъ его по голов.

— Любите, милый мой, людей, каковы-бы они ни были и сколько-бы зла они ни сдлали вамъ лично, проговорилъ онъ какь-то сердечно и мягко. — Добрые порывы, добрыя чувства, все это такія сокровища, которыхъ ничмъ не купишь, и потому, ихъ нужно беречь. Вотъ мы до сихъ поръ жили только въ ладу съ вами, а теперь, когда я поближе узналъ, какой вы чуткій человкъ, мы совсмъ друзьями будемъ. Такъ? И навсегда?

— Да, да, шепталъ мальчикъ, сжимая его руку и прижимаясь къ его плечу головой.

И въ самую эту минуту вдругъ въ голов Петра Ивановича пронеслась какая-то не хорошая мысль, вызвавшая на его лицо совсмъ мрачное выраженіе. Онъ нахмурилъ немного лобъ и отрывисто проговорилъ:

— Вы, конечно, понимаете, Евгеній, что я васъ не за то благодарю, что вы мн вонъ часы дорогіе подарили.

— Да, да, знаю! тихо проговорилъ Евгеній.

Петръ Ивановичъ сжалъ ему еще разъ руку и, встряхнувъ головой, бодро сказалъ:

— Ну, маршъ, теперь одваться, а то будить еще придутъ!

Евгеній весело побжалъ въ своей постели, около которой было сложено платье…

А въ столовой у прибора учителя стоялъ букетъ, за обдомъ прибавилось два прибора для «батюшки» и для «матушки», вечеромъ подавалось какое-то небудничное угощеніе. Олимпіада Платоновна любила устраивать подобные праздники для близкихъ къ ней людей.

Въ этотъ вечеръ, прощаясь съ Олимпіадой Платоновной, когда уже вс разбрелись изъ кабинета княжны, Петръ Ивановичъ впервые поцловалъ ея руку и проговорилъ:

— Спасибо вамъ!

— Ну, наконецъ-то, сказалъ спасибо! засмялась она ласковымъ смхомъ. — А то я по чину первая благодарить не хотла, благодарность-же такъ и вертлась на язык. Въ самомъ дл, Петръ Ивановичъ, продолжала она уже совсмъ серьезно, — я очень, очень обязана вамъ: дти учатся хорошо, успхи сдланы большіе, но дло не въ томъ, такъ какъ я и брала васъ, зная васъ за человка съ познаніями. Но вы сдлали больше. Помните, вы сразу отказались быть гувернеромъ? А теперь я вижу, что вы и гувернеромъ сдлались, вліяете на Евгенія, развиваете его… хорошо развиваете… И за это-то я и благодарю васъ: подъ вашимъ вліяніемъ онъ можетъ вырости прямымъ и честнымъ человкомъ, потому что и сами вы такой человкъ.

Петръ Ивановичъ даже сконфузился и покраснлъ.

— Да вы не смущайтесь, что я васъ хвалю, проговорила Олимпіада Платоновна, улыбаясь. — Надо-же когда-нибудь сказать прямо, какъ смотришь на человка, чтобы отношенія были проще.

Вдь, признайтесь, вы тоже долго во мн только «барыню» видли, а не просто человка? Ну, и я на васъ какъ на «бурсака» смотрла и все насторож была, чтобы вы какимъ-нибудь неприличіямъ Евгенія не научили…

— Да вдь я и теперь еще, пожалуй, могу его какой-нибудь неподходящей штук научить, разсмялся Петръ Ивановичъ.

— Да Богъ съ вами, учите! махнула она съ добродушной улыбкой рукою. — Одна «штука», какъ вы выражаетесь, не въ счетъ, если добраго много привьете…

И самъ не зналъ Петръ Ивановичъ, какъ онъ въ этотъ вечеръ заговорился глазъ-на-глазъ съ княжной Олимпіадой Платоновной и о покойномъ отц, и о матери-старух, и о пьяниц дяд-дьякон, гд онъ провелъ три года дтской жизни, и о порядкахъ бурсы, и о трудной жизни въ академіи, обо всемъ, о чемъ онъ такъ долго не могъ поговорить откровенно ни съ кмъ, исключая Софьи, знавшей уже почти всю исторію его прошлаго. И какимъ-то тепломъ, какой-то материнской лаской повяло на него въ этотъ вечеръ отъ этой старухи-княжны, уродливой съ виду, часто рзкой въ выраженіяхъ, упрямой и стойкой по характеру, какъ мужчина. Было три часа, когда Петръ Ивановичъ поднялся съ мста и снова поднесъ на прощаньи къ своимъ губамъ ея руку. Олимпіада Платоновна наклонилась и крпко поцловала его въ голову.

— Расчувствовались мы съ вами немножко сегодня, проговорилъ Петръ Ивановичъ и въ его голос зазвучала обычная нотка ироніи.

— А вамъ и стыдно теперь, потому по вашимъ книжкамъ этого не полагается? засмялась Олимпіада Платоновна добродушнымъ смхомъ.

— По какимъ это по моимъ книжкамъ? спросилъ не безъ удивленія Петръ Ивановичъ.

— Да вдь вы еще по какимъ-нибудь книжкамъ да живете, сказала княжна. — Это ужь всегда такъ въ молодости. Я вотъ себя то Кларисой Гарловъ, то Элоизой воображала… съ горбомъ-то да съ кривыми ногами!.. а что вы подлаете: молодость!.. Да это ничего, потому живутъ люди по книжкамъ только въ молодости, а увлекаться и восторгаться въ молодости чмъ-нибудь позорнымъ и постыднымъ… ну, для этого нужно быть ужь совсмъ исковерканной съ дтства натурой!..

Съ этого дня Петръ Ивановичъ пересталъ быть простымъ наемнымъ учителемъ; онъ почувствовалъ себя другомъ этой семьи, ея членомъ. Съ этого дня сдлались совсмъ иными отношенія между нимъ и Евгеніемъ. Самъ Петръ Ивановичъ, человкъ совсмъ юный, мягкосердечный, еще жаждавшій любви и дружбы, нашелъ въ Евгеніи новаго сочувствующаго ему слушателя, когда онъ, Петръ Ивановичъ, ощущалъ потребность поговорить о своей семь, о своемъ прошломъ, о своихъ планахъ будущаго. До сихъ поръ ему не доставало здсь такого слушателя-друга. Евгеній въ свою очередь тоже началъ испытывать совершенно новое, отрадное чувство — чувство дружбы; онъ сталъ рже ходить одиноко по галере, онъ не такъ усердно засиживался въ библіотек, онъ полюбилъ слушать Петра Ивановича и задавать ему т вопросы о семь, объ отц, о матери, которыхъ онъ не ршался предлагать ни Софь, ни тетк, ни миссъ Ольдкопъ. Передъ мальчикомъ открывался новый мірокъ — мірокъ «бдныхъ людей», полный лишеній и жертвъ, вызывающій состраданіе своими заблужденіями и пробуждающій удивленіе своими добродтелями. Какъ человкъ этого круга, Петръ Ивановичъ говорилъ съ болзненною горечью о его порокахъ и съ искренней теплотой о его добрыхъ сторонахъ. Иногда онъ читалъ объ этихъ «бдныхъ людяхъ» полныя скорби страницы Достоевскаго, полныя желчи псни Некрасова. Съ весны уже у учителя и ученика явилось мсто любимыхъ прогулокъ — узкая дорога черезъ паркъ, ведущая къ обрыву, за которымъ начинались необозримыя, слегка холмистыя поля и нивы. Тихо проходя эту дорогу, лежа на откос обрыва, слдя за движеніемъ облаковъ или за работой крестьянъ на пашняхъ, молодые друзья переговорили о многимъ, много тайнъ передали другъ другу и стали понимать одинъ другого съ полуслова…