Чужие грехи

Шеллер-Михайлов Александр Константинович

Подъ вліяніемъ этихъ думъ въ ея душ отзывались какимъ-то упрекомъ серьезныя и ясныя замчанія княгини на счетъ воспитанія дтей вообще.

— О, воспитаніе дтей — это такая сложная и часто непосильная для насъ задача, говорила княгиня. — Тутъ мало одной любви, одного желанія сдлать добро. Тутъ нужно знаніе и умнье предусмотрть и взвсить вс мелочи. Недостаточно сдлать ребенка добрымъ, честнымъ и знающимъ человкомъ, — нужно подготовить ему почву, на которой онъ могъ бы дйствовать, нужно ознакомить его съ средой, въ которой онъ будетъ вращаться…

Княгиня вдругъ оборвала эти отвлеченныя разсужденія и обратилась прямо къ положенію Евгенія.

— Ты, Olympe, сдлала ошибку, ухавъ съ дтьми сюда, сказала она. — Здсь дти совершенно отрзаны отъ того круга, въ которомъ имъ придется жить. Здсь подъ вліяніемъ неразборчиваго чтенія и этого семинариста въ нихъ могутъ развиться совершенно превратныя понятія

о жизни. Это можетъ принести имъ въ будущемъ излишнія и безплодныя страданія…

Подъ вліяніемъ всхъ этихъ разсужденій Олимпіада Платоновна совсмъ растерялась. Въ, какія-нибудь одни сутки она словно постарла и опустилась; на нее было больно смотрть, точно тяжелая утрата молодого родственника ближе коснулась ее, чмъ его мать. Окружающіе ясно видли это и перешоптывались между собою.

— Хотя бы скоре все это кончилось! говорила со слезами на глазахъ Софья Петру Ивановичу.

— Да по крайней мр и ворона удетъ, грубо отвтилъ онъ, хмуря брови.

— Какая ворона? спросила въ недоумніи Софья.

— Да ваша блаженная мученица, княгиня Марья Всеволодовна, отвтилъ онъ рзко.

— Что это вы, батюшка, выдумали такое! съ упрекомъ сказала Софья. — Вы не вздумайте сказать этого Олимпіад Платоновн. Задастъ она вамъ!

— Да какъ же не ворона, горячо отвтилъ Рябушкинъ, — только и знаетъ, что каркать… Вдь Олимпіада Платоновна теперь только о своей смерти и толкуетъ… И страшно-то умирать, и надо-то умирать, и не знаешь, когда умрешь!.. Чортъ знаетъ что такое!.. Жили-жили, о живомъ думали, а теперь на-поди сами себ отходныя читаемъ.

Онъ сердито плюнулъ.

— Да вдь смерть-то не за горами, а за плечами! вздохнула Софья.

— Ну, и вы туда-же! сердито сказалъ учитель. — Чего-жь вы шьете-то, если умирать надо? Такъ и бросьте все, мы, молъ, братцы, умирать задумали!

— Ну, васъ совсмъ! улыбнулась Софья при этой выходк учителя. — Выдумаетъ тоже!

— Да что, право, злость беретъ! Ухлопалъ себя одинъ балбесъ, а цлый домъ ноетъ, проговорилъ Петръ Ивановичъ. — Да еще погодите, эта ворона какой-нибудь бды накаркаетъ.

— Да за что вы ее браните-то? спросила Софья.

— А за то, что идолъ она, идолъ!.. Вы смотрите, какъ она говоритъ, какъ кланяется, какъ ходитъ! Вдь такъ и кажется, что хочетъ сказать: что-жь вы не замчаете моей святости! Ладономъ отъ нея пахнетъ!

Долго еще сердился и ругался Петръ Ивановичъ, старавшійся ускользать отъ княгини и уводить отъ нея дтей. Наконецъ, желанный день приблизился: въ сельскую церковь Сансуси привезли останки князя Николая Алексевича Дикаго; начались панихиды, совершилось погребеніе; наступилъ и день отъзда княгини Марьи Всеволодовны.

Снисходительно привтливая, милостивая ко всмъ, она не забыла никого, простилась со всми, протянула руку для цлованія каждому изъ слугъ, поцловала головки дтей и на прощаньи напомнила Олимпіад Платоновн:

— Значитъ до будущаго года? Въ будущемъ году пора отдать Олю въ институтъ. Я похлопочу заране…

Дйствительно, Олю пора было уже отдать въ институтъ и этотъ вопросъ былъ ршенъ окончательно. Княгиня Марья Всеволодовна, не смотря на свое собственное горе, настоятельно потребовала отъ Олимпіады Платоновны ршенія этого вопроса до своего отъзда, говоря, что двочка можетъ „выйдти изъ лтъ“ для поступленія въ институтъ, что надо ловить случай и время, покуда еще есть кому хлопотать о ребенк, что играть участью дтей ради того, что жаль ихъ отдать изъ дома, есть великій грхъ. Олимпіада Платоновна сознавала справедливость всхъ этихъ мотивовъ и дала слово привезти черезъ годъ Олю въ Петербургъ. Княгиня ухала и всмъ стало какъ будто легче, хотя никто не ршался этого высказать, когда вс снова по старому сошлись вечеромъ въ кружокъ въ кабинет Олимпіады Платоновны. Только Петръ Ивановичъ, взявъ книгу, чтобы продолжать прерванное этими событіями чтеніе, проворчалъ:

— Я даже и забылъ на чемъ мы остановились наканун этого кошмара…

V

И опять полетли дни за днями — дни замкнутой однообразной деревенской жизни, похожіе одинъ на другой, какъ дв капли воды. Такіе дни люди переживаютъ, вовсе не замчая перемны въ самихъ себ, въ своихъ отношеніяхъ, въ своей обстановк, и ихъ не мало удивляетъ, когда кто-нибудь, давно не видавшій ихъ, скажетъ имъ: «о, какъ вы поздоровли! какъ выросли ваши дтки». Они глядятъ на себя въ зеркало, глядятъ на своихъ дтей и удивляются, какъ это они до сихъ поръ сами не замтили и того, что они сами пополнли, и того, что ихъ дти выросли. Такіе дни переживалъ и семейный кружокъ княжны Олимпіады Платоновны, вовсе не замчая происходившихъ въ его членахъ перемнъ, и ему казалось, что онъ словно вчера только перебрался въ деревню. А время между

тмъ летло и летло надъ нимъ, длая свое дло, и старое старилось, молодое росло. Здсь жилось такъ тихо, такъ хорошо, что вс какъ будто старались умышленно обмануть себя, уврить себя, что такъ можно прожить еще годы и годы, вдали отъ житейскихъ дрязгъ и треволненій. Только Олимпіада Платоновна во дни легкихъ недуговъ нахмуривала свои брови, задумываясь объ участи дтей. Нельзя же вчно держать ихъ въ деревн, нельзя же продолжать ихъ отчужденіе отъ общества, нельзя же ограничить ихъ образованіе тмъ домашнимъ образованіемъ, которое можно было дать имъ въ деревн. Эти думы вызывали въ душ старухи какую-то неопредленную, смутную тревогу. Иногда княжн казалось, что она сдлала сгоряча непростительную ошибку, вырвавъ дтей изъ общества, хотя въ тоже время она старалась оправдать себя, говоря, что иначе нельзя было поступить: этого требовало здоровье дтей, необходимость сократить расходы, потребность избавить дтей отъ встрчъ съ отцемъ и матерью. Порой при воспоминаніи объ отц и матери этихъ дтей ей становилось жутко, когда она спрашивала себя: а легко-ли отзовется на дтяхъ встрча съ родителями теперь, когда эти дти понимаютъ больше, когда ихъ можетъ поразить то, что ускользнуло-бы отъ ихъ вниманія тогда? Бывали минуты, когда она была готова ршиться не хать въ Петербургъ, поселиться въ Москв, отдать дтей тамъ въ училища, чтобы только спасти дтей отъ всякихъ случайныхъ встрчъ съ отцемъ и матерью, отъ слуховъ объ этихъ людяхъ. Но разв можно вполн застраховать ихъ отъ этихъ случайностей? Разв можно надяться вполн на то, что она доживетъ до окончанія ихъ образованія и успетъ поставить ихъ на ноги? Не слдуетъ ли прежде всего сблизить ихъ съ ихъ родней, найдти имъ среди этой родни защитниковъ и покровителей, открыть имъ широкій путь при помощи этой родни? Вс эти вопросы, пробуждавшіе въ душ княжны и упреки, и страхъ, и уныніе, мучили Олимпіаду Платоновну теперь все чаще и чаще и въ конц концовъ она постоянно приходила къ одному и тому же заключенію, что всему виной тутъ ложность положенія этихъ дтей. Эти тревоги становились тмъ сильне, чмъ чаще, чмъ подробне писала о дтяхъ княгиня Марья Всеволодовна сестр своего мужа. Она вдругъ вся прониклась желаніемъ «спасти» этихъ дтей, доставить имъ «положеніе въ обществ», обезпечить ихъ будущность. Она писала Олимпіад Платоновн, что именно теперь, когда у нея погибъ старшій сынъ, она вполн ясно поняла всю святость обязанности матери и воспитательницы, что она въ память этого погибшаго юноши дала себ слово не только заботиться о своихъ дтяхъ, но и содйствовать, гд только возможно, спасенію чужихъ дтей. Она много распространялась «о нравственной неустойчивости нашей молодежи», «о несистематичности нашего воспитанія», «о вредномъ вліяніи непризванныхъ воспитателей», «о серьезномъ направленіи въ дл воспитанія». При этомъ она постоянно прибавляла: «О, еслибы ты знала, Olympe, какъ я боюсь за твоихъ маленькихъ дикарей!» Этотъ припвъ повторялся такъ часто, что и сама Олимпіада Платоновна начала не на шутку опасаться за участь «этихъ маленькихъ дикарей»…

А время все летло и летло впередъ…

Еще одна зима смнилась лтомъ…

Въ одинъ изъ ясныхъ дней все женское общество барскаго дома въ Сансуси собралось въ столовой къ завтраку и Олимпіада Платоновна уже начала безпокоиться, куда пропали Петръ Ивановичъ и Евгеній, когда мимо окна столовой мелькнули ихъ фигуры верхомъ на взмыленныхъ лошадяхъ. Черезъ минуту Евгеній уже появился въ комнат.

— Нтъ, ma tante, съ Петромъ Ивановичемъ невозможно здить! весело заговорилъ онъ. — Онъ никогда не научится здить верхомъ!

— Да у меня это наслдственное неумнье здить верхомъ, со смхомъ замтилъ Петръ Ивановичъ, появляясь тоже въ столовую. — Хорошо какъ у васъ во предки наздниками были, а мои отцы-дьяконы, можетъ быть, никогда и близко-то къ лошади не подходили…

— Однако, и ты не очень наздничай, еще свалишься когда-нибудь, замтила Олимпіада Платоновна Евгенію.

— Я? Свалюсь? воскликнулъ Евгеній. — Да разв я маленькій, ma tante?

Княжна Олимпіада Платоновна ласково улыбнулась и замтила со вздохомъ:

— Да, да не маленькій! Это и посторонніе замчаютъ. Вотъ и княгина Марья Всеволодовна объ этомъ напоминаетъ…

— Посланіе, врно, отъ ея сіятельства опять получили? спросилъ учитель, зорко взглянувъ на княжну и покачавъ головою при вид невеселаго выраженія ея лица.

— Да, отвтила княжна. — Княгиня напомнила, что скоро намъ надо подниматься въ путь изъ своего гнздышка.

Петръ Ивановичъ поморщился.

— Грустно, а длать нечего, проговорила Олимпіада Платоновна. — Княгиня была такъ добра, что похлопотала объ опредленіи Оли въ институтъ. Дйствительно, двочка можетъ изъ лтъ выйдти для поступленія въ институтъ. Надо и Евгенія пристроить. Тоже самъ говоритъ, что не маленькій…